Подонки! Однозначно (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Наверно, ждала большего. Сама на целый дюйм или два выше ростом, с тонкой талией, но с большой грудью и широкими бёдрами, дама проявила завидный темперамент. Повторяла: ещё! ещё! ещё! И сколько требовалось, чтоб её удовлетворить? Никогда ни одна женщина не скажет «хватит», никогда! Хоть в постели, хоть за столом, хоть в магазине.

Инструмент любви, доставшийся от Троцкого и лишённый крайней плоти, её довёл до криков, но того оказалось мало. Ева ни в чём не упрекнула, тем не менее… Скорее всего, придётся расстаться. А жаль.

Бесстрашный герой революции (в ближайшем будущем), Седов опасался стыдных болячек. Слышал, сифилис распространён едва ли не поголовно среди социал-демократической интеллигенции. Товарищи марксисты, отрицая устои царизма, презирали и моральные запреты, легко совокупляясь и передавая инфекцию другим товарищам по борьбе как эстафетную палочку. Ещё в поезде тщательно осмотрел себя и характерных язвочек не обнаружил. Жуткой боли в уретре при мочеиспускании — тоже, идеолог «перманентной революции» товарищ Троцкий, спасибо хоть на этом, себя держал в чистоте.

Ева, похоже, не врёт. Конечно, песня на тему «ты у меня второй» поётся едва ли не каждой женщиной, достающейся очередному мужчине далеко не в девственном положении. Но точно не шалава. Риск подцепить заразу невелик, даже — минимален. Как с ней строить отношения, если остаётся не вполне утолённой?

Седов намеревался покорить Россию. Что, с амурными запросами единственной мадам не совладает?

Натянул кальсоны, исподнюю рубаху.

За завтраком Ева спросила:

— Что, евреям теперь можно молоко с мясом?

— Революция отменяет нации, дорогая. Все мы теперь — российские, русские патриоты.

— Революция… Меньшевики говорят: она закончилась.

— Ничего подобного! Главное ещё впереди, чтобы они не говорили, а ваши подпевалы-эсеры им не вторили. Власть по-прежнему остаётся у тех же буржуев-капиталистов и помещиков. Всякие выборы, всякая демократия — фикция сплошная. У кого больше денег, наймёт лучших ораторов, они любых заболтают.

— Но Щупкин вчера не смог? Земля пухом…

— Да, земля пухом. Видит бог, я не хотел. Рабочие сами с ним разобрались. Переоценили господа меньшевики своё влияние на Путиловском и поплатились. Ничего, возьмём власть…

— Кто — мы?

Губами в жирном коровьем молоке эсерка задала ключевой вопрос. Кто он, Седов, по партийной принадлежности? От чьего имени глаголет?

От большевиков? Так к ним не примкнул, лишь где-то рядом. Межрайноцев? Это не партия, не движение, всего лишь какая-та кучка персон, кого задрали межпартийные склоки социал-демократов.

На 1-м Съезде Советов Ульянов брякнет: «есть такая партия, готовая взять власть». Естественно, соврёт как всегда, в то время большевики были (то есть будут) слишком малочисленны для ленинских претензий.

Седов тоже хотел бы сказать: есть такая партия, я — её вождь. Но от прожектов до реализации ох как далеко!

— И всё же, кто это — мы? Тезисы у тебя большевистские.

— Пока не большевик, дорогая. Просто разделяю многие их взгляды. Считай меня межрайонцем, знаешь таких? Небольшая группа, ей предстоит вырасти в партию и объединить в себе большевиков, трезво мыслящих меньшевиков, эсеров левого толка. Запишешься ко мне?

— В партию или в койку? — хихикнула она. — Охолонись и отдохни, через пару дней можем повторить, ежели желаешь. Там и о партии поговорим.

Как истинная революционерка, Евдокия стригла светлые волосы коротко, по-мужски, Седов и то был лохматее. После её ухода сбрил начисто усы и бороду, удаляя сходство с Троцким, сунул очки в карман, мир слегка затуманился, но в целом всё достаточно видно, стёклышки носились скорее для подчёркивания интеллигентности и по моде, нежели для остроты глаз. Осталось упорядочить шевелюру — густую, чёрную, с первыми проволочками белых волос. В прошлой жизни неопрятности не признавал.

К девяти уже был в Таврическом на заседании большевистской фракции, где предъявил коллегам протокол собрания рабочих Путиловского завода.

— Товагищ Тгоцкий, таки ты с нами или пготив нас? — поставил вопрос ребром Ульянов.

— Рядом с вами рука об руку, Владимир Ильич. Полностью разделяю ваши апрельские тезисы, о чём вы вчера слышали на заседании Петросовета: никакого доверия Временному правительству, единственная законная власть — Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, долой империалистическую войну.

— Позвольте. У нас нет пока большинства в этих Советах! — возразил еврей в чёрной кожаной тужурке, в нём Седов узнал Свердлова.

— Именно поэтому я взялся за межрайонцев. Этой группе легче, чем ортодоксальным меньшевикам и эсерам, внушить идею пролетарской революции и установления диктатуры пролетариата, как нам завещал товарищ Карл Маркс, а затем присоединить к РСДРП(б). Если навалюсь на них в роли большевика — отпугну.

— Разумно, — согласился нееврей, как Седов узнал позже, его фамилия была Раскольников, точь-в-точь как у героя Достоевского. — Значит, надобно координировать усилия и не афишировать единство.

— Исключено! — взвился Ульянов. — Или подчиняешься пагтийной дисциплине и гешениям ЦК пагтии, или — вон! Ихес — тухес!

Последние слова, означавшие на идише прямое оскорбление, Седов чисто случайно знал, в целом еврейским языком почти не владея. Кровь ударила в голову. Но сдержался и сказал спокойно:

— Предлагаю всем считать себя исключительно русскими патриотами и говорить только по-русски, даже унижая кого-либо.

— Таки ты даже национальную пгинадлежность отгицаешь, не только пагтийную? — не унимался Ульянов. — Я — гусский! И гогжусь тем, что я — гусский. Вождь гусского пголетагиата.

— Кто бы говорил! По отцу — дворянин, по маме — Бланк.

Девичью фамилию миссис Ульяновой никто из присутствующих не расслышал из-за громкого, с хрипом, кашля её сына. Заглушив неудобную для себя реплику, Ильич вытолкал Седова в коридор.

— Лёва! Откуда знаешь мамину фамилию?

— Так второй день в Петрограде…

— Никому! Слышь? Никому. Шведка она наполовину, наполовину — немка. И всё. Хгистианка.

Ленин картавил и гундосил, но совсем не так, как в фильмах и пародиях. В целом понять его было нетрудно. Особенно глотал букву «г» когда злился, готовый вытащить любимый «браунинг».

— Понял. Но и ты придержи коней. Я приведу тебе толпу межрайонцев — осёдланных, подкованных и взнузданных. Просто не торопи меня. Вот, со вчерашнего вечера Совет рабочих депутатов Путиловского завода — сплошь большевистский! А вы никак там победить не смогли. Я за час управился.

— Что за это хочешь?

— Пост военного министра в революционном правительстве.

— Ты же в агмии не служил.

Точно. Троцкий не служил. Седов в прошлой жизни — ещё как!

— Справлюсь. Но это вопрос не сегодняшнего дня.

Они вернулись к фракции. Общение с Ульяновым и его единомышленниками удалось вполне. Теперь в случае чего можно козырять принадлежностью к большевикам и опираться на большевистские кадры среди рабочих, солдат или матросов. Но не желательно. Срочно нужна своя партия!

После посиделок с ленинцами Седов позвал верного Антона и велел ехать к самому сложному электорату — в Кронштадт. В нормальное время проникнуть на военную базу и пытаться агитировать личный состав боевого корабля решится только конченый псих. Но не в месяцы беспредела после февральской революции. Службу парни в клёшах несли кое-как, если вообще несли. Офицеров когда слушали, а когда посылали в пеший сексуальный поход. В отсутствие телевизора и интернета развлекались митингами. Так что задача упрощалась — достаточно приехать туда и топать на ближайшую сходку. Поскольку эсеры, меньшевики и анархисты крутили одну и ту же пластинку день за днём, свежее лицо имело все шансы на внимание. Правда, был один нюанс: достаточно стрельнуть мимо кассы, и парни в тельняшках запросто искупают незадачливого оратора в студёных волнах Балтики. Сейчас хотя бы май… Адмирала Вирена они раздели донага и в таком виде провели по городу на сильном морозе, поливая водою и подбадривая штыками. Затем выкололи ему глаза и, наконец, бросили в прорубь.