Подонки! Однозначно (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич
Много раз посещавший Ленинград-Петербург, Седов узнавал кварталы дореволюционной застройки, но не сам город. Машин до смешного мало, всё ещё преобладали конные экипажи. Исчезла навязчивая реклама операторов сотовой связи, банков и прочих компаний, желавших что-то непременно впарить городскому обывателю, абсолютно ему не нужное. Если на вывеске значилось, скажем, «Торговый домъ купца Яковлѣва», то именно здесь он и находился, это не было рекламой посещать магазины сети именно купца Яковлева, игнорируя всякие там гнойные Елисеевские.
Народ по улицам шастал простой русский, понаехавших почти не видать. Нищие просили милостыню, но не бренчали на электрогитарах, оглушительно воющих через переносные колонки. Мусора и грязи предостаточно, зато стены не изгвазданы мерзкими граффити.
Полиции не наблюдалось. Зато шастали вооружённые патрули — в солдатской или матросской форме либо в обычной гражданке, но с винтовкой за спиной. Горожане от них шарахались. Иногда бросались в глаза следы погромов, витрины купеческих магазинов были забиты досками или заложены мешками, явный признак того, что имущество экспроприировано, не извольте беспокоиться, проходите мимо. И не скажешь, кто громил: обнищавшие рабочие от безысходности, обычные бандюганы или вот такие вооружённые «для охраны порядка» патрули.
Нужны собственные, только лично мне подчинённые отряды рабочей красной гвардии, пометил себе для памяти Седов, а также необходим автомобиль, не вечно же просить разрешения у товарища Урицкого. Главное — деньги. С собой Троцкий привёз немного. А вооружённая борьба — зело затратная штука, и вопрос её финансирования стоит более чем остро.
Выехали за заставу. Дорога ухудшилась, выдавая сокращение казённых ассигнований на содержание. Водитель объезжал выбоины.
Они прикатили к проходной Путиловского аккурат к концу смены, вслед за авто меньшевиков. Пропускной режим, если он и был когда-то, напрочь отсутствовал, революционеры без помех прошли на площадь за заводскими воротами, где уже стоял помост с трибуной, незаменимый для проведения митинга. Что забавно, всего несколько часов назад Петросовет принял резолюцию с запретом таких мероприятий на два дня после народных возмущений, вызванных заявлением Милюкова «вести войну до победного конца». Выходит, на митинг для верхушки Петросовета запрет не распространялся.
Первым поднялся на помост Церетели.
— На броневичке был бы заметнее, — ввернул Антон, наверняка заставший прибытие Ульянова на Финляндский вокзал.
Парень недалёкий, из крестьян, он инстинктом почуял, что вернувшийся в Россию Седов на голову превосходит Троцкого образца 1905 года, и старался держаться ближе.
Начали митинг. Заводской Совет рабочих депутатов был подмят под себя меньшевиками, на трибуну вылез господин Щупкин из их числа и затеял политинформацию, преподнося как великое благо, что впервые в расейской истории представители народа в лице социал-демократов и социалистов-революционеров вошли в правительство.
— Антон! Большевики поблизости есть? — не утерпел Седов. — Желательно — крепче фигурой.
— Как же не быть… Найдём! — Антон резво нырнул в толпу, буквально минут через пять вернулся с тремя амбалами — то ли грузчиками, то ли молотобойцами. Поскольку сам тоже был не из мелких, да и Яшка Гойхман сжал кулаки размером с небольшие арбузы, Седов прикинул, что для штурма трибуны достаточно.
Щупкин как раз заканчивал витийствовать, договорить ему не дали, Антон сгрёб оратора в охапку и утащил с помоста, три пролетария оттеснили меньшевиков, моряк гавкнул на пытавшихся возразить: «молчать и ша!»
Седов же молчать не намеревался и заорал во всё горло, проклиная отсутствие микрофона и колонок «Ямаха», хотя бы по киловатту каждая.
— Товарищи! Они предали революцию, политую кровью пролетариата и трудового крестьянства! Идут на соглашательство с министрами-капиталистами, буржуазией и помещиками! Готовы вести империалистическую войну и ради прибыли буржуев продолжать убийства миллионов русских людей на этой не нужной нам войне!
Через непродолжительное время меньшевики опомнились и перешли в контратаку, намереваясь отбить трибуну. Щупкин вывернулся из объятий Антона, залез наверх и вцепился Седову в пиджак.
Народ внизу улюлюкал, свистел и смеялся, митинг внезапно превратился в развлечение, точь-в-точь как в Госдуме РФ, когда депутаты поливали друг друга водой или норовили заехать оппоненту в морду, телевидение с куда большей охотой повторяла эти мгновения, нежели скучный доклад о федеральном бюджете или обсуждении Закона об иноагентах.
Яшка, матюгнувшись, оторвал Щупкина от Седова левой рукой, удерживая за лацкан пиджака, смачно плюнул в кулак правой и размашисто влепил меньшевику в ухо. Бедняга улетел с помоста вниз — прямо в орущую массу рабочих.
«Будут бить. Возможно — ногами», — вспомнилось из бессмертных «Двенадцати стульев». Оказалось — к месту.
Члены Совета тоже поскакали вниз, растолкали работяг, пинавших депутата. Церетели заголосил:
— Что же вы натворили, ироды⁈ Он не дышит!
Седов не растерялся.
— Только что место депутата Петросовета от Путиловского завода стало вакантным. Кто за то, чтобы новым депутатом избрать меня — Седова Леонида Дмитриевича? Кто за то, чтобы избрать новый состав Совета Путиловского завода, вместо прежнего, опозорившего себя сделкой с угнетателями рабочего класса?
Голосование прошло на «ура».
Человека, конечно, жаль, хоть Щупкин был дерьмо-человечек, решил Седов и отправился развивать успех. Работяги с пролетарской решимостью вынули из-за руля меньшевистского «Руссо-Балта» бдившего там шофёра, его место занял Антон, заявивший, что умеет управляться с авто.
Возмущённо блеявший Церетели услышал, что автомотор бывшего депутата Щупкина в связи с революционной необходимостью переходит Совету рабочих Путиловского завода и передаётся их депутату в Петросовете товарищу Седову.
— Хотя бы подвезите нас до Таврического, — клянчил меньшевик.
— Ходьба пешком закаляет и укрепляет, — отрезал Седов. — Здоровее будете.
— А меня в центр подвезёте? — раздался приятный голосок.
— Конечно! Садитесь, товарищ. Вы — большевичка?
— Нет. Из партии эсеров, — откровенно призналась дамочка лет 25–30 на вид, скорее канцелярского, нежели пролетарского облика, принадлежность к революционным слоям подчёркивал красный платок на голове.
Седов с видом знатока-исследователя осмотрел стройную фигурку, затянутую в глухое до верха и длинное по щиколотки серое платье, сексуальных мини 1920 годов ещё ждать и ждать. А зачем ждать? Самое бронебойно-непрошибаемое платье, при желании, легко снимается.
— Значит, будем крепить межпартийные связи, мадемуазель. Поехали! Антон! В «Киевские нумера».
Яшку отсадил в машину Урицкого, уж больно плотоядно морячок облизывал глазами их попутчицу.
Первые сутки в 1917 году складывались вполне удачно.
Глава 2
Утро следующего дня началось в семь, Антон вошёл, постучавшись, но не стал дожидаться ответа. Отбросил штору, яркое майское солнце осветило убогую комнатушку.
Евдокия Фёдоровна натянула одеяло до самых глаз — то ли Антона стесняясь, то ли защищалась от резкого света. Слишком длинные её имя-отчество Седов сократил до «Ева».
Выгнав Антона, Седов спустил худые волосатые ноги на пол и пошёл умываться, благо отхожее место и умывальник с водой, увы — лишь холодной, в номере присутствовали. Когда вернулся, Евдокия уже оделась.
— Мой помощник принёс немного молока, хлеба и мяса. Позавтракаем, товарищ Ева?
Женщина прыснула.
— С «товарищами» делают революцию, а не шалят в койке подобно мартовским котам. Тем паче мы в разных партиях. Одевайся, герой-любовник!
Она шмыгнула в туалет, вызвав у Седова некоторое раздражение. В постели Евдокия Фёдоровна оказалась ненасытной. Рассказывала, что была замужем за инженером Путиловского завода, тоже эсером, в марте супруга схватила ВЧСК, невзирая на революционную партийность, в тюрьме умер. Тело не выдали, сказали — повесился в камере. Сатрапы, что с них взять. Мужу была верна, два месяца блюла траур… Но горячие слова товарища Седова о грядущей пролетарской революции настолько возбудили, что попросилась к нему в авто.
