Империя Машин: Пограничье - Кирилл Кянганен
– Это он, – шепнул контролеру Неизвестный, и офицер подле камеры потянул проржавелый засов, но сопроводитель приостановил его
– Почему его не освободили?
– Нарушает дисциплину.
– А ну подойти поближе, кое-что еще нарушу… – прокричал Декарт, Надзиратель отпер основную дверь, протолкнул сквозь прутья длинный шест и ткнул им в тело Декарта, – молчать, когда к тебе обращаются. Подн-я-я-я-сь! Заключенный номер двадцать три! Лицом к стене, руки в стороны!
– Вы откроете эту чертову дверь? – не выдержал Неизвестный.
– Будьте благоразумны, сначала необходимо оплатить выкуп – за досрочное освобождение, – и смотритель убрал в пальто связку ключей, – можете любоваться на него сколько влезет, но решетку открою после погашения задолженности.
– И сильно он набедокурил?
Тюремщик запрокинул голову, как бы подсчитывая что-то и назвал цену
– Да это грабеж!
– За это то и перевели в одиночную камеру, – бесстрастно отчеканил смотритель. Пропустив Неизвестного, он запер дверь на засов.
Декарт встретил его с угрюмым видом объедая рыбные кости.
– Ни свет, ни заря – а ты меня бросил. Сплавил гребаным властям! А я отговаривайся, ищи друзей в камерах. Знаешь, что там делают? – он дыхнул на него перегаром, – вот и не сувался, когда не просят.
– Что ж, оставлю тебя в гордом одиночестве. «Позовите офицера! Мы достаточно поговорили!».
– Эй, эй! Я прикурнул, переборщил… – он вяло выполз из-за стола, – не видишь, хреново мне, Неизвестный. И солгу, если скажу, что не из-за тебя!
– В таком виде ты никуда не пойдешь. По крайней мере, со мной.
– Дай мне час, я приведу себя в порядок…
– Здесь? Тут кроме матраса и железного стола ничего нет.
– Не зуди, долг отдам делом. Выпусти, а там уж хоть в Бездну!
Но Неизвестный медлил.
– Ты не думал, что сюда мог заглянуть Прокурор? Или я для тебя – приманка? – возмутился Декарт.
– И чем ты насолил ему?
– Тем же, что и все вы!
Пока он ждал более детального ответа, неторопливо приковылял смотритель,
– Оплата в том коридоре.
– Выдайте ему чистую одежду, – и Неизвестный вложил монеты в руки.
– Без проблем, ожидайте в прихожей. Почему прихожая располагалась в противоположном крыле, никто не знал. Вход и выход один, а топать до нее минут десять. Неизвестный занял освободившуюся скамью. Здесь семьи беседовали с осужденными, а часовые переключали будильники. Одиночный гудок означал – 5 минут, повторяющийся – посещение окончено. По периметру располагался внутренний коридор с бойницами. В случае мятежа, охрана могла безответно отстреливать беглецов. Узкий лаз позволял продеть лишь винтовочные стволы, а двери запирались изнутри, соединяясь с подземным переходом в основное здание.
Одна из стен была целиком выполнена из светоотражающей мозаики, имитирующей окна. Только подойдя вплотную, Неизвестный заподозрил обман. Настолько натурально были отрисованы водяные подтеки и помутнения стекла, что, казалось, прислонишься и увидишь улицу. К залу примыкало по меньшей мере, восемь дверей, помимо той, из которой он вошел. Поболтав с местным охранником, он выяснил, что за каждой из них скрывалась целая секция тюремных комнат, но, из-за привалившего народа, скидывали всех в кучу. Нищих с сумасшедшими, карманников рядом с политическими преступниками, фальшивомонетчиков с разбойниками. Разве что убийц старались держать на отдалении, а так – для всех одна статья. Он удивился, узнав, что «безумцев» наказывали точно так же, как и здравомыслящих уголовников или рецидивистов лишь за тот факт, что «они отлынивали от работы! Надо же – лекарь прописал горячие ванны, горные путешествия и запугивания! Так им курорт устраивать, вместе с оборванцами! Прогорели в карты, безумные отродья, и прячутся за болезнью, выродки! Хандра лечится плетью, а не походами!». Неизвестный и представить не мог, как провести в тесной камере десятилетия, а ведь, некоторым из них грозило пожизненное. В особенности «сумасшедшим». И все – лишь за то, что в детстве с ними плохо обращались и их отправили на принудительную госпитализацию в… тюрьму? Где раз в два месяца «безумцев» навещал врач, чтобы ознакомиться с душевным состоянием, прописывал травяные настои, и «выродка» с силой впихивали назад, в камеру. Некоторые из них отчаянно сопротивлялись, и молили о помощи. Одного из таких пациентов скрутили прямиком на глазах Неизвестного. Даже в наручниках он сжимал руки в мольбе: «клянусь, я ни в чем не виноват!», «а тебя и не обвиняют дубина, кайся в том, что отлыниваешь от работы и общества». Дверь камеры захлопнулась, а, следом запечатали и секцию. Подсел охранник: «Вот видите с кем приходится работать. Порой послушаешь их вопли и невольно напугаешься: а не заразно ли оно… безумие это. Права бабка моя покойная, что это божье наказание. И сердцем чую, что не должны они жить, а-н нет, заколышется надежда: авось исправим! Даже убийцу можно вылечить, но явно не сумасшедшего! От работы с ними тошно. Вопят, гадят под себя, несут несуразицу, иногда и поверишь, убедительно вещают, аки пророки! Безумие… чертово безумие творится, а сменишь работу – и на пол ставки не возьмут, вот и вертишься волчком на паскудной должности». Заметив, что Неизвестный его почти не слушает, охранник выругался, и пошел в холл. В одну из дверей постучали изнутри. Другой охранник отодвинул задвижку и пропустил бывшего заключенного вперед.
– Ну все! Умылся, приоделся, и готов к публике! – вышел Декарт в рубашке наизнанку.
– А как же, – указал Неизвестный.
– Твою ж… дурья башка, – и он снова скрылся в секции на час. Между тем, караул выпроводил гостей, расселил обитателей по камерам и отправился обедать. «Вам нужно особо приглашение?», но Неизвестный наотмашь махнул документом, и дежурный сторож удалился следом. «Шумоизоляция приличная, и не разберешь, где кто буянит». Настенные часы пробили полдень, затем стрелка медленно уползла к закату, но охранники не возвращались. Он дважды успел вздремнуть, пока, наконец, не устал ждать и постучался в дверь, за которой «переодевался» Декарт. Никто не отозвался, тогда он вышиб дверь.
– Ты чего так! – возмутился Декарт, обронив хлеб – дай поесть человеку!
– Нам пора…
– Где твои манеры? Совсем недавно был другим… – он прихватил за пазуху рыбу, и они направились к выходу.
– Когда меня заперли в камере я много размышлял.
– И чего надумал? – Неизвестного раздражал этот пустопорожний говор.
– Говорят, отец мой был никудышным человеком. Поехал в город на заработки, а вместо труда пристрастился к выпивке. По понедельникам лупил мать, а со вторника по субботу валялся в собственном дерьме. Однажды я зарезал его. Оказалось, куда проще, чем предполагал. Мешки… кто с дерьмом, кто с бабочками, вставляешь кинжал, проворачиваешь – и из всех: от святоши до пропойцы, валится одинаковая вонь. Голоса разные, а по нутру – одно и то же. Так я и понял, что от никудышной жизни необходимо брать все. Мертвой хваткой, не скупится на злобу, и припоминать
