Империя Машин: Пограничье - Кирилл Кянганен
– Твоя мощь – жалкая подделка, фарс, иллюзия, – проговорил он, оставшись один на один с Просветителем.
– Повторить? – и копии вновь замножились, бросаясь в пламенные синие стены, как неистовый крысиный рой, который постепенно прорывался сквозь пожар. И пространство поддалось могуществу Просветителя. Он дико засмеялся, и армада одноликих персон с криками атаковала Прокурора. «Пади, слабоумный. Склонись пред могуществом избранных!». Как не был хорош прокурор в фехтовании, он не мог защищаться против неисчислимого потока копий. Его постепенно резали, а заживление ран превращало поединок в медленную пытку. Просветитель торжествовал, неспешно забавляясь с «жертвой». «Комендант, прекратите сопротивляться. Ваша смерть неизбежна». Прокурор отбивался, но тщетно. Его валили, запинывали, он разрубал копиям ноги, но его снова опрокидывали, разрезая заживающие мышцы. «Насладитесь болью, милейший». За всю атаку он не продвинулся ни на шаг. Лишь пятился к трону, попеременно пресекая агрессию нападавшего. «Довольно!» – громыхнул Александр, и синее пламя ожило. Вся арена моментально сузилась к его фигуре, а Просветитель с его легионом теней, истлел.
Откашлявшись, Александр обнаружил, что стоит по пояс в горячем пепле. «Что бы я делал без тебя?», – поцеловал он навершие клеймора, восхищаясь собственной даровитостью. Белоплащий мерзавец выследил его, лишив лучших наемников, но он – Александр, прокурор Севергарда – прикончил его в дуэли. Один против всех! И выстоял! Его разбухшее тщеславие росло до небес. «И просветители не шлют подкреплений, хотя они не могли не почувствовать всплесков силы. Убоялись! Щенки». Обнаженный по пояс и измазанный угольной пылью и чужой кровью, Прокурор пустился в пляс с ближайшей Вайшуей – так в Сонтейве именовали танцовщиц. Кажется, она приняла его за бога. Он избрал ее, и этой ночью докажет свое внеземное происхождение. А, когда закончит с Неизвестным, наведает Мэльфорта, и потолкует. «Раз ты оставил мне неизгладимый след, то и я восполню равновесие».
Глава – 21
Когда Неизвестный нашел убежище Хмелева, было слишком поздно. Гонения и преследования уже начались. Двери выбили при штурме. Он проник в приют, взобравшись по навесу в окно. Облезлая палата. Разгромленные стеллажи. Стены, черные от копоти, будто по всему побережью и домишкам пробежал огонь. Разметанные койки, бутыльки, осколки стекла, торчащие из досок гвозди, пробивающие сапоги, пот и кровь, размазанные по стеклянным камерам. Пустынные окна, изрешеченные полы да шурупообразные винтовочные отверстия в перекрытиях. Из коридора доносились посторонние звуки. Неизвестный обнажил меч, проскальзывая в проем. Вдоль стен лежали трупы. Кровь свежая – защитников убили недавно. Тонкий слух уловил голос за стеной. Неизвестный обошел палаты и наткнулся на лежачего Хмелева. Он понял это по бирке на смятом халате.
– Из наших? – спросил тот, приоткрывая заплывшие глаза.
– Сопротивление.
– Дуру гоните вы, ребята… растопчут – и не заметят. Как там дела – держитесь?
– Справляемся. Как на вас вышли солдаты?
– Г-г-г-оворил я Ваньке… Не перечь начальству… – Неизвестный осмотрел раны. Безнадега, – кивнул Хмелев.
– Разве ж – это справедливость?! – вскричал Неизвестный.
– Ты не буянь, милок, – прошептали старческие губы, – осталось вводную лекцию дать, как в двадцатые! Кгрх… авось – ума прибавится, так и товарищей выручишь.
– Я вас, мать вашу, всех, хочу!
– Но, но! – повернулся боком Хмелев, – часы тикают, так поучайся.
– Надо жгуты наложить, замедлить кровопотерю.
– А толку то? Ты лучше послушай.
Он узнал, что Хмелева назначили руководителем отдела химразработки в кафедральной лаборатории, поскольку рождавшиеся на Скалах дети страдали ломотой в суставах, физическими недугами из разряда вялости, узкотелости, а он на тот момент был единственным городским химиком и медиком по совместительству. Одна из его дочерей заразилась чахоткой, ее стерилизовали. Хмелев довершил эксперимент… «удачно». «Я видел, как прозрачная капсула унесла мою дочь глубоко в океан, а затем… рассеяла плоть и кровь на молекулы. Чистый образец данных, незапятнанный посторонними штампами вируса. Она… дочурка моя, сгинула… Орден вручили – спасшей тысячи жизней… Не скупятся на посмертные значочки! Давай обойдем палаты», – Хмелев с усилием набросил на плечи халат, и, влачимый Неизвестным, прошелся по сектору. «Здесь мы принимаем роды, – он указал на красную накидку, шагнул вперед, вызывая визг голой женщины, – а здесь, – он повернулся к помещению, заваленному цистернами, – смерть.
– Ты что-то недоговариваешь… – сказал Неизвестный, следуя интуиции. Но Хмелев провалился в беспамятство, повторяя женское имя (он что, молится?), и Неизвестный поволок его обратно на заплеванный матрац. Убедившись, что тот жив, он взялся за осмотр полевого госпиталя. Наспех сколоченные койки из обшивки потопленных рыбацких лодок, полная антисанитария, часть «секторов» завешена брезентом, в лестницах не хватает шпал. Где-то беспорядочно бегали санитары. Неизвестный пробовал спрашивать, но его игнорировали. Поднявшись выше, он нашел кабинет Хмелева. Древний стол, застеленный ковровым покрытием. Приволокли из библиотеки – догадался Неизвестный. На стене зеленоватая доска, увешенная знаками отличия. «Так он – солдат?». Ниже, с краю столешницы: четыре документа, прибитые гвоздем. Первый – счет. Он потянул продолговатую бумагу – долги за электричество и воду, расписка – обещание какой-то (смазано) награды. А под всеми этими печатями и штампами, серая карточка с делом внутри. Ее то и прибили гвоздём. «Подписка о невыезде?» – Неизвестный дочитал до конца, хрустя костяшками пальцев. «Ах вот о чем, собака умолчал! Скалы спас, а других – продал!». Сплавил антидот и активное вещество взамен сорока пропусков в Сонтейв. «В бездну!» – Неизвестный глянул на окна, и те испуганно затрещали. Пол перекосило. Сам фундамент стал неустойчив. «И с ними меня связывает судьба…» – точно озарение пришло к нему. Кто бы ни оказался, виновен или невиновен – не важно. Жить – значит выбирать, и Хмелев избрал то, что разглядел в непонятной конуре, именуемой жребием. Или то – предназначение? «Сорок мест на корабле – похоже, дети… Взамен на остров проклятых?». Он представил братские могилы, реки, забитые телами, и горы иссушенных трупов, о которых поведал Хмелев. Неизвестный мял, выправлял войлочную бумагу, вшитую в карточку, не находя себе места. На секунду ему захотелось разнести все приюты на Скалах в щепки и потопить отплывающие паромы, чтобы остановить грядущее безумие. Наконец, углом зрения он зацепился за зеркало, увидел свое отражение и… стабилизировался. Оно вернуло реальный мир и сравняло его с тем грузом, что ему предстояло нести за полковника. Как ни странно, благодаря метке он мог одновременно быть бодрствующим сознанием, и, находится в мире, далеком от тела. «Или размяк или сдурел». Зато его всегда тошнило от роли палача. Ну а – Хмелев… Если совесть его и оступилась, то не в этот раз. В понимание бывшего полковника идеально вписывался мир, поделенный на друзей, врагов и еще раз «врагов». Он и поражение принимает с почетом, точно набожный перед молебном. В сих раздумьях Неизвестный прошарил госпиталь, пока не наткнулся на палату, забаррикадированную койками. Он откинул вентиляционную решетку и заглянул в помещение. Внутри, на прогнившем матрасе, лежал умирающий врач. Он по-медицински оценивал свое состояние: «давление выше нормы, язвы червоточат, узловатые пальцы… Выраженная пигментация кожи, кишки воротит, колющая боль в подреберье», – заметив постороннего, врач хрипло произнес: «воды…». Неизвестный откупорил флягу, отрезал лоскут со штанины, смочил повязку. Затем, нашел пустой стакан, наполнил и протянул сквозь решетку. Когда он выпил и наложил компресс, Неизвестный вернулся к Хмелеву. Усевшись напротив, сказал:
– Вы совершаете тягчайшее преступление.
– Не указывай покойнику. Я исполнил необходимое и не жалею.
Неизвестный замолк. Ему нечего было предъявить ученому.
– Зачем вы согласились на военную службу?
– В полевом госпитале меня освободили от повинностей. Я мог чаще проведывать семью и больных детей. Если приходилось воевать – воевал, убивать – убивал, лечить – лечил. Пришлые навязывали нам свои порядки, хотя их никто
