Левиафан - Хелен-Роуз Эндрюс
Не знаю, сколько проходит времени, но, кажется, я задремал, и на этот раз обошлось без сновидений. Я не хочу просыпаться, но что-то настойчиво будит меня, словно моя душа связана с этим миром прочной нитью и чья-то нетерпеливая рука дергает и дергает за нее. Безумный вопль выдергивает меня из полусна, сердце подпрыгивает, кровь бешено стучит в висках. Проходит еще несколько секунд, прежде чем я понимаю, что это свистит ветер за окном. Внезапно раздается грохот. Я подскакиваю на постели, все еще не до конца проснувшись. Где я? Сколько мне лет? И что это задом?
Я мысленно бросаю якорь, который удерживает меня в реальности, — ты старик — и смотрю на потолок: похоже, звук доносится с верхнего этажа и напоминает то ли звон разбившегося стекла, то ли треск дерева. Скорее всего, ветром распахнуло окно в одной из гостевых спален. Или раскололся ствол старого каштана в саду? В любом случае ничего, о чем следовало бы беспокоиться. Да, в обычной ситуации такие вещи не повод для беспокойства. Звук повторяется вновь. Теперь он похож на стук, но уже не такой громкий.
Я натягиваю халат и шепчу Мэри, чтобы она оставалась в постели.
— Я все равно уже не сплю, — отвечает она. — Попробуй тут усни. — Мэри тоже накидывает халат и следует за мной.
Окно действительно распахнуто настежь. Сражаясь со створкой и налетающим снаружи ледяным ветром, я щурюсь и поглядываю в темноту. Поначалу в ночном мраке невозможно ничего рассмотреть, затем из-за туч выплывает луна, и я вижу наш дряхлый сарай во дворе, который угрожающе подрагивает при каждом новом порыве. Но тут рваные облака вновь заслоняют свет. Так повторяется раз за разом, луна похожа на факел, который то гасят, то зажигают. Деревья, выстроившиеся вдоль низкой каменной стены сада, раскачиваются и скрипят, в неверном лунном свете их ветви напоминают вскинутые вверх руки.
— Томас, чего она хочет? — Голос Мэри тонет в этой какофонии свиста и скрипа.
— Оно, — резко, слишком резко, поправляю я.
— Что ты имеешь в виду?
— «Оно», а не «она». Это существо — не моя сестра. — Справившись наконец со створкой, я захлопываю окно.
— Боже мой, Томас! — Мэри срывается на крик. — Разве я не была тебе хорошей женой? Все эти годы, когда приходилось скрывать и прятать ее, разве я не была рядом?
Мне становится больно, когда Мэри начинает кусать собственный кулак. Она дрожит с головы до ног.
— Разве я не… не сдалась? — Мэри говорит сама с собой. — Нет, это несправедливо. — Жена снова вскидывает на меня глаза. — Этому нужно положить конец! Томас, это должно прекратиться!
— Давай вернемся в постель, — умоляюще шепчу я и пытаюсь обнять ее и притянуть к себе.
Но жена отстраняется.
— Неужели мы так никогда и не покончим с этим? — повторяет Мэри.
В потемках я не вижу ее лица, но без труда могу представить неровный румянец на щеках, глубокие тени под глазами и расширенные зрачки.
— Пойдем спать, жена.
На улице начинается буря.
* * *
Ветер обрушивается на крышу и молотит по окнам, грозя перебить нее стекла. Я закрываю их деревянными ставнями Вскоре ветер превращается в настоящий ураган, полный ярости, которая никак не может исчерпать себя, пролившись дождем.
Буря не стихает. День за днем продолжается этот гневный вопль. Ветер гудит в дымоходе, словно рвущийся в дом голодный зверь. Столбик барометра стремительно падает. Никогда в жизни я не видел, чтобы он стоял так низко. Каждое утро Мэри остается сидеть на кухне, бледная и измученная, а я отправляюсь в мансарду и заделываю дыры в крыше — там, где отлетела черепица. Если мы отваживаемся выйти за порог, то находим ее осколки в сотне ярдов от дома. Но чаще не находим вовсе.
Каждый день, когда я прихожу, чтобы накормить ее и почитать, она смотрит на меня ясным взором, ничуть не обеспокоенная творящимся вокруг хаосом. Когда я заделываю очередную дыру в потолке, она провожает меня глазами, ослепительно-голубыми, как летнее небо, которого нам, пожалуй, не видать.
«Это не прекратится, — написано в ее взгляде. — Не остановится, пока вы не сдадитесь».
— Я не сделаю этого, — не выдержав, говорю я на четвертый день и подхожу к ней вплотную. В нос ударяет запах соленых брызг и морских водорослей. Запах такой сильный, что у меня перехватывает дыхание. Я перевожу дух и склоняюсь к самому ее лицу: — Нет!
Ее хохот несется по лестнице вслед за мной.
* * *
На шестой день утром я укрываюсь у себя в кабинете и берусь за чтение Буньяна[66], точнее — пытаюсь читать. За предыдущие два дня ветер окончательно взбесился. Старый сарай не выдержал и рухнул, доски и куски штукатурки раскиданы по всему двору. В воздухе полно мусора, который кружится в бешеном вихре, разлетаясь на многие мили вокруг. С неба падают сломанные ветви деревьев, как будто ведьмы, собравшиеся на свой шабаш, танцуют над облаками, а прутья от их метелок сыплются нам на головы. На рассвете нас снова разбудил звон разбитого стекла: несмотря на закрытые ставни, на втором этаже распахнулось еще одно окно. Когда я поднимаюсь туда, то нахожу кусок шпалеры, торчащий в развороченном окне. Мы не выходим из дома, опасаясь, что нас унесет бурей, как осеннюю листву.
Я молюсь, чтобы не сорвало крышу. На последних словах молитвы возвращается знакомое жжение в груди. Легкие сжимаются, и я начинаю хрипеть. Жжение расползается по всему пищеводу, руки немеют. Я поднимаюсь с кресла, но колени подламываются, и я едва не падаю обратно на сиденье. Однако усилием воли заставляю себя двигаться.
Я ковыляю на кухню. Мэри ощипывает бекаса к ужину. Она почти закончила, перед ней возвышается кучка пестрых желтовато-коричневых перьев. Кухня — самое безопасное место в доме. Здесь нам кажется, что мы защищены от хаоса, творящегося снаружи. Если, конечно, не считать гула в дымоходе — проникающий туда ветер то и дело норовит затушить огонь в очаге.
— Мэри…
Она оборачивается на мой голос.
— Что случилось? Ты белый как полотно!
— Сердце сдавило. — Я тяжело опускаюсь на лавку и с силой прижимаю кулак к груди: — Вот тут. Ничего, просто надо немного подождать…
Мэри подходит ко мне. Я вижу — она напугана моим приступом. Жена приседает передо мной на корточки и берет мои холодные руки в свои.
— Давай я заварю настой из меда и мальвы, это поможет
