Как жить богом - Михаил Востриков
«Тенгиза бы сюда, — думает он мельком, — Очень не помешал бы здесь старина Тенгиз».
Пара приближается, и теперь Роберт может видеть глаза того, кто катит коляску. Неприятные глаза. Волчьи. Или, скорее, пожалуй, змеиные. Равнодушные, как у пресмыкающегося, но при этом прозрачные, светлые. Да, без Тенгиза мне здесь не обойтись. Роберт вытаскивает из-за пояса мобильник. А может быть, они не к нам? Но, они именно к ним. Коляска останавливается в шаге от двери, и косматый инвалид говорит высоким, слегка надтреснутым голосом:
— Здравствуйте, мой дорогой. Мне бы к Стэну Аркадьевичу. К господину Агре.
В этот момент Роберт узнаёт его: это тот самый Великий Целитель по имени Лешка-Колошка, к которому они уже Татьяну Олеговну возили без всякого толку. Только космами с тех пор оброс, словно команданте Че Гевара. И бодигарда себе завел.
— Господин Агре сейчас не принимает, — говорит ему Роберт без всякой приязни.
— Ничего-ничего. Меня примет.
— Господин Агре просил его не беспокоить.
Роберт говорит почти механически, а сам поглядывает краем глаза на вражеского бодигарда и лихорадочно думает: пора нажимать аларм на мобильнике или еще рановато будет?
— Мой дорогой, — говорит между тем Целитель надтреснутым голосом, совершая успокоительные помывания белыми ладонями, — Все путем. Стэн Аркадьевич мне назначил на это время…
— Имею приказ не беспокоить.
— А я тебе объясняю, что меня именно ждут, непонятливый ты человек…
Беседа явно заходит в тупик и живое воображение рисует Роберту малопривлекательную картинку неизбежно надвигающегося насилия: тычок в болевую точку, воздействие на отключающую точку и прочие прелести, описанные в современной литературе о гангстерах и киллерах. И он нажимает тревожную кнопку на мобильнике и препоручает себя судьбе.
— Я мой дорогой не люблю когда мне препятствуют, — повышая надтреснутый голос, провозглашает напористый инвалид, и тут слава Богу дверь растворяется и Сэнсей появляется, как Бог из машины. Лицо у него озабоченное и напряженное до незнакомости:
— Алексей. Я Вас жду. Проходите. Один! — добавляет он, уловив движение змеиноглазого плечистого человека.
Возникает суета. Кресло-коляска проходит в дверь не вдруг, приходится покорячиться, причем корячатся все, включая и роскошного инвалида Алексея. Он обеими руками крутит туда-сюда никелированные колеса, приговаривая на разные лады:
— Один, обяза-ательно один… Вот видите, дорогой мой, а вы мне не верили… Я, Стэн Аркадьевич, говорю ему: назначено мне! А он стоит, как Мамаев курган…
СЦЕНА 31/5
А тем временем слева по коридору уже приближается двигаясь с быстротой почти неестественной хмурый Тенгиз готовый к самому худшему. Но тут кресло протискивается внутрь, дверь захлопывается и в коридоре остаются трое — трое бодигардов, слегка запыхавшихся и все еще настороженных. Но напряжение уже отпускает их, уходит. Как воздух из проколотой шины. Как болевой приступ. Как шок. Плечистый человек последний раз обмеряет их прозрачными, абсолютно равнодушными глазами, поворачивается и удаляется в холл, к телевизору. Садится напротив, берет со столика газету и тут же ее разворачивает быстро и жадно, словно скучает по новостям. Нам ничего не остаётся как тоже отступить на исходные.
— Память стала совсем плоха, — говорит Тенгиз, — Все забываю. Имена, адреса, явки. Нет в самом деле. Давеча представь себе забыл фамилию клиента. На языке вертится, а вспомнить не могу.
— Это называется шперунг, — объясняет Роберт рассеянно, — Заикание памяти.
— Да это я уже знаю… «Запомнить нетрудно, вспомнить трудно». И так далее. Относительно «пыльных чуланов у нас в черепушках».
СЦЕНА 31/5
Тут раздаётся чириканье мобильника и потенциальный противник торопливо вытаскивает из кармана трубку. Он говорит тихо, но слышно его хорошо, и тем более непонятным кажется то, что он говорит.
— Белую? Ну да, серебристую. Есть. Только в левом нижнем ее не было. Вчера. Понял. Есть. Сделаем. Есть.
Он прячет мобильник и не повернув головы кочан, быстрым шагом удаляется по коридору в ту же сторону, откуда десять минут назад появился.
— Кто такие, не совсем понимаю… — говорит Тенгиз раздумчиво, — Или ты их знаешь?
— Представления не имею, — врёт Роберт, чтобы не заниматься дурацкими утомительными объяснениями.
— Этого в роскошном халате я где-то видел. В кино может быть? В рекламном ролике?
— Ну со вторым-то тебе все ясно я полагаю?
— О да, — говорит Тенгиз, — Здесь разумных вопросов нет и быть не может.
Роберт не возражает и Тенгиз понизив голос спрашивает:
— Худо? — он мотает головой в сторону палаты.
— Не знаю, — говорит Роберт, — Не видел. Думаю что худо.
Он опять кривит душой, но не объяснять же было ему про нобелевскую лекцию, которую Сэнсей читает полутрупу.
— Б-блин, — говорит огорчившись Тенгиз и они оба надолго замолкают.
СЦЕНА 31/6
Потом Тенгиз спрашивает:
— И как тебе нравится вся эта история? Я имею в виду — с Интеллигентом, Вадимом и Гришей.
Роберт пожимает плечами.
— Да господа мои, — говорит Тенгиз, — Воистину: все, что неестественным путем начато, неестественным путем и закончится.
Роберт возражает без всякого азарта:
— Чего уж тут неестественного: шлепнули Интелегента как простого заскорузлого лоха. Если отвлечься от деталей разумеется. Детали — да. Тут остается только руками развести.
— Нет голубчик не говори. Не как простого. Совсем не как простого. И не только в деталях дело.
«Если бы ненавидящие взгляды могли убивать, население бы сильно поубавилось».
Ядозуб — он это умел. Он был Олгой-Хорхой, только вы все в это поверить не умели. А вот знаешь ли ты кто охранял Интеллигента? Эль-де-През. Лично.
— А кто это? — Роберт удивляется, — Кто-нибудь из наших?
— О да! И не кто-нибудь, а Серега Вагель.
— А… «Идеальный бодигард». Я слышал про него но с ним незнаком.
— Естественно. Он никогда с нами не общается. Вернее, редко.
— Куда уж реже. Никогда.
— Это с тобой никогда.
