Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

— Томас, чего она хочет? — Голос Мэри тонет в этой какофонии свиста и скрипа.

— Оно, — резко, слишком резко, поправляю я.

— Что ты имеешь в виду?

— «Оно», а не «она». Это существо — не моя сестра. — Справившись наконец со створкой, я захлопываю окно.

— Боже мой, Томас! — Мэри срывается на крик. — Разве я не была тебе хорошей женой? Все эти годы, когда приходилось скрывать и прятать ее, разве я не была рядом?

Мне становится больно, когда Мэри начинает кусать собственный кулак. Она дрожит с головы до ног.

— Разве я не… не сдалась? — Мэри говорит сама с собой. — Нет, это несправедливо. — Жена снова вскидывает на меня глаза. — Этому нужно положить конец! Томас, это должно прекратиться!

— Давай вернемся в постель, — умоляюще шепчу я и пытаюсь обнять ее и притянуть к себе.

Но жена отстраняется.

— Неужели мы так никогда и не покончим с этим? — повторяет Мэри.

В потемках я не вижу ее лица, но без труда могу представить неровный румянец на щеках, глубокие тени под глазами и расширенные зрачки.

— Пойдем спать, жена.

На улице начинается буря.

Ветер обрушивается на крышу и молотит по окнам, грозя перебить нее стекла. Я закрываю их деревянными ставнями Вскоре ветер превращается в настоящий ураган, полный ярости, которая никак не может исчерпать себя, пролившись дождем.

Буря не стихает. День за днем продолжается этот гневный вопль. Ветер гудит в дымоходе, словно рвущийся в дом голодный зверь. Столбик барометра стремительно падает. Никогда в жизни я не видел, чтобы он стоял так низко. Каждое утро Мэри остается сидеть на кухне, бледная и измученная, а я отправляюсь в мансарду и заделываю дыры в крыше — там, где отлетела черепица. Если мы отваживаемся выйти за порог, то находим ее осколки в сотне ярдов от дома. Но чаще не находим вовсе.

Каждый день, когда я прихожу, чтобы накормить ее и почитать, она смотрит на меня ясным взором, ничуть не обеспокоенная творящимся вокруг хаосом. Когда я заделываю очередную дыру в потолке, она провожает меня глазами, ослепительно-голубыми, как летнее небо, которого нам, пожалуй, не видать.

«Это не прекратится, — написано в ее взгляде. — Не остановится, пока вы не сдадитесь».

— Я не сделаю этого, — не выдержав, говорю я на четвертый день и подхожу к ней вплотную. В нос ударяет запах соленых брызг и морских водорослей. Запах такой сильный, что у меня перехватывает дыхание. Я перевожу дух и склоняюсь к самому ее лицу: — Нет!

Ее хохот несется по лестнице вслед за мной.

На шестой день утром я укрываюсь у себя в кабинете и берусь за чтение Буньяна[66], точнее — пытаюсь читать. За предыдущие два дня ветер окончательно взбесился. Старый сарай не выдержал и рухнул, доски и куски штукатурки раскиданы по всему двору. В воздухе полно мусора, который кружится в бешеном вихре, разлетаясь на многие мили вокруг. С неба падают сломанные ветви деревьев, как будто ведьмы, собравшиеся на свой шабаш, танцуют над облаками, а прутья от их метелок сыплются нам на головы. На рассвете нас снова разбудил звон разбитого стекла: несмотря на закрытые ставни, на втором этаже распахнулось еще одно окно. Когда я поднимаюсь туда, то нахожу кусок шпалеры, торчащий в развороченном окне. Мы не выходим из дома, опасаясь, что нас унесет бурей, как осеннюю листву.

Я молюсь, чтобы не сорвало крышу. На последних словах молитвы возвращается знакомое жжение в груди. Легкие сжимаются, и я начинаю хрипеть. Жжение расползается по всему пищеводу, руки немеют. Я поднимаюсь с кресла, но колени подламываются, и я едва не падаю обратно на сиденье. Однако усилием воли заставляю себя двигаться.

Я ковыляю на кухню. Мэри ощипывает бекаса к ужину. Она почти закончила, перед ней возвышается кучка пестрых желтовато-коричневых перьев. Кухня — самое безопасное место в доме. Здесь нам кажется, что мы защищены от хаоса, творящегося снаружи. Если, конечно, не считать гула в дымоходе — проникающий туда ветер то и дело норовит затушить огонь в очаге.

— Мэри…

Она оборачивается на мой голос.

— Что случилось? Ты белый как полотно!

— Сердце сдавило. — Я тяжело опускаюсь на лавку и с силой прижимаю кулак к груди: — Вот тут. Ничего, просто надо немного подождать…

Мэри подходит ко мне. Я вижу — она напугана моим приступом. Жена приседает передо мной на корточки и берет мои холодные руки в свои.

— Давай я заварю настой из меда и мальвы, это поможет снять напряжение.

Я с благодарностью киваю. Пока греется вода, Мэри садится за стол и мастерски, одним движением, пригибает голову бекаса к животу, а затем связывает вместе клюв и лапы птицы. Я делаю несколько глубоких вдохов. Боль постепенно стихает. Ощущение, что грудь сдавили тисками, проходит.

— Все, отступило, — говорю я, чувствуя, что снова могу нормально дышать.

Мэри наливает в кружку кипяток и принимается готовить настой. Она проворно движется по кухне, открывает ящик буфета, где у нее хранится все необходимое для таких случаев. Затем возвращается в тот угол, где сижу я, и подносит кружку к моим губам.

— Пей, — командует она.

Я вдыхаю сладкий аромат меда, смешанный с горьковатым запахом трав. Напиток обжигает язык. Я встречаю в глазах жены выражение чуть более мягкое, чем привык видеть в последние дни, — оно похоже на сочувствие — дар моей Мэри, которого я жажду и одновременно страшусь.

— Пусть немного остынет, — говорю я.

— Но потом ты выпьешь?

Я обещаю выпить снадобье до последней капли. Хотя это, скорее, для ее спокойствия. Когда тело сдает, не найдется лекарства, чтобы исцелить его. Нет такого зелья, которое могло бы помешать Господину Жатвы собрать причитающийся ему урожай.

Забрав кружку с собой, я возвращаюсь в кабинет. Отвар остывает, я быстро выпиваю его и снова открываю моего Буньяна.

Однако сегодня все мои попытки продолжить чтение тщетны. Проходит минут пятнадцать, а я по-прежнему смотрю на первую страницу, не в силах сосредоточиться. Беспрерывное завывание бури само по себе нагоняет тоску, но, ко всему прочему, на меня вдруг накатывает свинцовая усталость.

Я опускаю книгу на стол, придавливаю страницу гладко отполированным камнем, чтобы она не перевернулась, и прикрываю глаза ладонями. Лишившись таким образом одного из чувств, я лучше осознаю все остальное: свист ветра за окном, ровное биение крови на кончиках пальцев и странное ощущение, будто мое тело плывет в пространстве.

Я убираю руки, смотрю в книгу и усиленно моргаю, но длинная строка подзаголовка колышется, словно отражение в неспокойной воде: «Путешествие пилигрима из этого мира в мир грядущий, написанное…» Я понимаю, что не смогу прочесть до конца. В воздухе кружат пылинки или ветер выдувает сажу из камина? Я тру глаза кулаками и смотрю — не осталось ли на коже черных пятен. Ничего. Но сами руки выглядит странно — они невероятно длинные. Комната плывет в зыбкой дымке и кружится как волчок. Я проваливаюсь в рыхлую землю все глубже и глубже. Хочу удержаться на поверхности, но вдруг оказывается, что я тону не в почве, а в густой воде и цепляюсь за мои собственные легкие. Бешеная круговерть света и тени, течений и водоворотов уносит меня вниз, вниз, вниз…

Я поднимаюсь из-за стола и делаю несколько шагов. Пол подо мной накренился и качается, словно корабельная палуба. Я хватаюсь за стену, пытаюсь выкрикнуть имя Мэри, но из горла вылетает лишь слабый хрип. На полпути между кабинетом и кухней я падаю, и вижу, как Мэри появляется на пороге кухни. Она смотрит на меня, но я не могу прочесть выражение ее глаз. Я тяну руку — помоги мне, — но она не двигается с места. Жена продолжает стоять в дверном проеме, покачиваясь с носков на пятки и крепко зажав уши ладонями, словно защищаясь от какого-то звука или голоса, который не желает слышать.

Я понимаю, что мне дали какое-то зелье. Но почему… «О, Мэри, нет! Нет…»

Мэри разворачивается и отступает к очагу. Шаг, два, три. Ветер опять загасил пламя, но сама печь все еще горяча, поэтому Мэри действует осторожно, когда, склонившись над железным подносом для дров, прикасается к кирпичной кладке. Ее согнутая спина частично заслоняет мне обзор, но я замечаю, как жена ловко поддевает кончиком ножа один из кирпичей, вытаскивает его, откладывает в сторону и извлекает из образовавшейся полости какой-то предмет. Что это звякнуло? Что за предмет в руках у Мэри? Он весь покрыт ржавчиной и красной кирпичной пылью.