Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

— Ты, вероятно, имеешь в виду левиафана из Книги Иова?

— Да.

Учитель вздохнул и заговорил нараспев, цитируя по памяти библейский стих:

— «Заставляет он пучину бурлить, как котел, превращает море в горшок с кипящим зельем, светящийся след он оставляет за собой»[63].

— Да, — повторил я.

Мильтон опять задумчиво уставился на огонь.

— Это существо, о котором я много думаю в последнее время. Мы погрузились в пучину хаоса, и образ левиафана стал для нас чем-то вроде метафорического послания, знака, если хочешь.

— Полагаете, нам следует воспринимать его как символ?

— Думаю — да, — тихо произнес Мильтон. — Левиафан как вестник Антихриста. Существо такой первобытной мощи, что совладать с ним можно только по воле Того, Кто его сотворил. Фома Аквинский называл левиафана демоном — демоном зависти и алчности.

Мне хотелось поспорить с моим старым учителем. Хотелось сказать, что все это сущая чепуха. Образ левиафана подобен сосуду, в котором тревожный человек может запечатать свой страх перед дьяволом, а для легковерных простаков в обещании победы над древним зверем кроется надежда Судного дня. Но я лишь качнул головой:

— Никакой реальности за этими образами быть не может.

Мильтон встрепенулся, его сонное настроение мгновенно улетучилось. Он сделался холодным и ясным, как морозное утро.

— Запомни, Томас: слово Божье — это сама истина. Нам надо лишь научиться распознавать ее.

Помолчав немного, Мильтон поднялся на ноги. Мы расположились с ним в библиотеке — просторной уютной комнате, сплошь заставленной книжными шкафами, полки которых были до отказа забиты сочинениями по истории, философии и трактатами по естественным наукам на самых разных языках. Мильтону не понадобилось тратить время на поиски — в каком уголке этого дремучего леса находится нужная ему книга, — он прямиком, словно стрела, выпущенная из лука, направился к шкафу возле окна, отпер ключом стеклянную дверцу и снял с полки толстый фолиант в тисненом кожаном переплете. Название на корешке было написано на языке, который был мне незнаком.

Вернувшись, Мильтон опустился в кресло. Казалось, поток собственных мыслей унес его далеко отсюда.

— Если, однако же, — раскрывая книгу, начал он, — мы говорим о левиафане как о мифе, и только как о мифе, существует немало аналогичных образов в иных системах верований — семя идеи давно было брошено на благодатную почву. — Мильтон листал фолиант, переворачивая страницу за страницей, пока не открылась огромная иллюстрация. Он передал книгу мне, чтобы я мог рассмотреть картинку. — Вот иллюстрация к отрывку из сочинения Беросса «Вавилонская история»[64]. Это пересказ на греческом языке, оригинал текста давно утрачен. В нем повествуется о битве Тиамат с Мардуком[65] — событие, которое, с точки зрения древних, помогло преодолеть первозданный хаос и установило порядок в мире.

В голове у меня была совершенная путаница из имен древних авторов, чужеземных богов и героев минувших эпох. Я смутно помнил Мардука — верховное божество Вавилонского пантеона, покровитель сельского хозяйства и магии, он же несет ответственность за морские бури. Имя Тиамат мне тоже приходилось слышать. На этом мои познания в области шумерской мифологии кончались.

На рисунке был изображен Мардук — воин в блестящем шлеме, с пучком стрел в руке. Ломаные линии, окружавшие его фигуру, напоминали молнии, словно он сам источал их. Весь облик божества дышал силой и благородством. Он стоял над бурлящим морем на фоне грозовых облаков. Сходство с архангелом Михаилом было поразительным. Возле ног Мардука среди черных вод извивалась змея — Тиамат. Огромная пасть разинута в крике ярости и протеста. Тело выгибается крупными кольцами, взбивая пенные валы.

— Мардук вызывает Тиамат на битву, — пояснил Мильтон. — Он превратил собственное тело в пламя, обуздал четыре ветра и оплел богиню сетью, из которой та не смогла освободиться.

— И одолел ее?

— Согласно вавилонскому мифу — да. Подобный сюжет мы видим и в древнескандинавской мифологии: бог Тор побеждает Ермунганда, Мирового змея. А в появлении Мирового змея, — чуть осторожнее добавил Мильтон, — многие видят предвестие жестоких потрясений: воины, голод, бунт, смерть правителей.

Я вздрогнул:

— Убийство короля?

— Возможно, — мягким тоном произнес Мильтон.

Я снова почувствовал, что мысли в голове путаются, но теперь от усталости.

— Очень интересно. Однако мы ни на шаг не продвинулись в поиске ответа на мои вопросы. — Я захлопнул книгу. — Мифы, легенды, боги, монстры… Предположим, все это правда, но как нам — как мне — помочь Эстер? Почему демон завладел моей сестрой и, главное, как освободить ее?

— Напротив, — возразил Мильтон, — мы точно знаем, что нам следует делать. — Он поднялся, снова подошел к книжному шкафу и вытащил с полки кусок непромокаемой промасленной ткани. — Береги рукопись, это единственный экземпляр, — сказал учитель, передавая ткань, чтобы я завернул в нее записки отца.

Я аккуратно обернул бумаги лоскутом и взглянул на Мильтона:

— И что же нам следует делать?

— Поехать к ней.

Глава 23

Я не могу спать. Каждую ночь, едва коснувшись головой подушки, я проваливаюсь в кошмары. Беспокойно ворочаясь с боку на бок и дрожа всем телом, я представляю, как земля продолжает свое вращение и с каждым бесконечно тянущимся часом приближается восход солнца.

Мэри лежит, повернувшись ко мне спиной и закутавшись в одеяло. Она тоже не спит. Мне ничего не стоит коснуться ее рукой — вот она, рядом, эта женщина, которая всегда была мелодией моей жизни, но сейчас нас разделяет боль. Слова, которые она хотела бы произнести — и, я знаю, никогда не произнесет, — возвели между нами неприступную стену, и мне не под силу преодолеть ее.

— Том, хватит вертеться, — ворчит она сонным голосом.

Я переворачиваюсь на спину и пытаюсь заставить себя лежать смирно. Уставившись в потолок, считаю. На небе висит желтая восковая луна, но она расположена так низко, что свет не проникает в окно, тьма в комнате такая густая, что я теряюсь и не могу понять, открыты мои глаза или закрыты. Я до боли зажмуриваю веки.

Не знаю, сколько проходит времени, но, кажется, я задремал, и на этот раз обошлось без сновидений. Я не хочу просыпаться, но что-то настойчиво будит меня, словно моя душа связана с этим миром прочной нитью и чья-то нетерпеливая рука дергает и дергает за нее. Безумный вопль выдергивает меня из полусна, сердце подпрыгивает, кровь бешено стучит в висках. Проходит еще несколько секунд, прежде чем я понимаю, что это свистит ветер за окном. Внезапно раздается грохот. Я подскакиваю на постели, все еще не до конца проснувшись. Где я? Сколько мне лет? И что это задом?

Я мысленно бросаю якорь, который удерживает меня в реальности, — ты старик — и смотрю на потолок: похоже, звук доносится с верхнего этажа и напоминает то ли звон разбившегося стекла, то ли треск дерева. Скорее всего, ветром распахнуло окно в одной из гостевых спален. Или раскололся ствол старого каштана в саду? В любом случае ничего, о чем следовало бы беспокоиться. Да, в обычной ситуации такие вещи не повод для беспокойства. Звук повторяется вновь. Теперь он похож на стук, но уже не такой громкий.

Я натягиваю халат и шепчу Мэри, чтобы она оставалась в постели.

— Я все равно уже не сплю, — отвечает она. — Попробуй тут усни. — Мэри тоже накидывает халат и следует за мной.

Окно действительно распахнуто настежь. Сражаясь со створкой и налетающим снаружи ледяным ветром, я щурюсь и поглядываю в темноту. Поначалу в ночном мраке невозможно ничего рассмотреть, затем из-за туч выплывает луна, и я вижу наш дряхлый сарай во дворе, который угрожающе подрагивает при каждом новом порыве. Но тут рваные облака вновь заслоняют свет. Так повторяется раз за разом, луна похожа на факел, который то гасят, то зажигают. Деревья, выстроившиеся вдоль низкой каменной стены сада, раскачиваются и скрипят, в неверном лунном свете их ветви напоминают вскинутые вверх руки.