Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев

— Спасибо, — выдавил я из себя и потянулся к чалме.

Но Хам на это только в очередной раз расхохотался:

— Куда руки тянешь, дурень? Я же просто показал. Эта чалма тебе на башку не влезет, сам погляди!

И Хам нахлобучил мне на голову свое сооружение с такой силой, что я пошатнулся и чуть не упал. Он оказался прав — чалма тут же сползла и упала. Однако теперь, завязанная Хамом, а не мной, не размоталась.

— Чалму нужно завязывать у себя на голове, — пояснил Хам, — Сначала надеваешь на свою бесполезную голову феску, потом мотаешь на неё чалму. Как я тебе показал. Тогда будет держаться. Ясно тебе, верблюжий какиш?

— Да пошёл ты к шайтану! — снова разозлился я.

— Я тебя ночью придушу, — спокойно сообщил мне Хам, — А теперь — время молитвы и потом ужина. Однако без чалмы на молитву идти нельзя, на ужин — тем более. Так что ты, плод любви горца и ослицы, останешься здесь. И будешь мотать чалму. И чтобы к моему приходу твоя чалма была намотана на твою же голову также идеально, как у самой принцессы Зиш-Алис! А иначе я эту чалму вобью тебе в башку на манер гвоздя. Понял меня?

— Тебя никто не будет понимать, пока ты так разговариваешь, Хам, — ответил я, вложив в этот ответ все мое презрение.

— Ох, ох, ох, — закудахтал Хам, — Глядите-ка, городской мальчик обиделся на наши мужицкие речи! Или городская девочка? У тебя мужской орган-то есть, Ила? Или тебе там при обрезании лишнего оттяпали, и теперь ты евнух? Ила — что это за имечко вообще такое? Женское что ли?

Хам сплюнул на пол и, не дожидаясь ответа, вышел в коридор. Там уже сновали остальные мюриды, они все шли на молитву и ужин. Вскоре я остался на этаже совсем один, с моей неповязанной чалмой.

Глава 24: Про грехи Хама и Онана

Я плакал, рыдал и искусал себе губы в кровь. Меня мучил голод, я ничего не ел с самого завтрака, а мои раны, нанесенные палками послушников, к ночи разболелись. Но больнее всех телесных ран была моя обида, а еще больнее — мое одиночество.

Я ощущал себя здесь в этой обители — чужим, лишним, ни на что не годным и никому не нужным. Все оказалось обманом. Это была не обитель святых людей, это было сборище отбросов, висельников. Шейх обманул меня, он заманил меня в логово скорпионов! Я утешался лишь моими воспоминаниями о поездке с шейхом сюда — когда у меня впервые в жизни появилась надежда. Я вспоминал, как шейх ласково говорил со мной, как он явил мне чудеса, как он исцелял людей, как учил меня мудрости… Не вспоминал я лишь одного — как шейх отвел меня к черным камням в Долине Крови и там творил непонятный обряд. Это было слишком страшное и непонятное воспоминание. Но в остальном шейх был добр ко мне, а еще он показал себя на самом деле великим мистиком.

Так мог ли такой святой человек просто посмеяться и поиздеваться надо мной, заточить меня в черную Башню на расправу Хаму и ему подобным? Я в это не верил. Шейх, пока мы ехали сюда, рассказывал мне о покорности, о любви, о смирении, о тех вещах, без которых человеку не стать шаэлем. И я решил, что все происходящее — тренировка для меня, испытание, проверка, могу ли я стать воином и мистиком. Сломаюсь ли я, струшу или явлю мою скрытую силу.

Вот зачем шейх поселил меня в эту проклятую Башню — это первый этап моей великой пробы. И я должен пройти это испытание с честью, а иначе на что я вообще годен?

Конечно, мерзкий голосок шайтана внутри меня нашептывал мне и другое — он нашептывал, что если здесь учат великих воинов — то что тогда тут делает Хам, что тут делает Ибрагим? Вот те шаэли из белой Башни, которых я встретил сегодня — они были похожи на воинов и мистиков, они были самим воплощением духа шаэлей. А Хам и Ибрагим были тут уже давно, но никто из них образцом благородства и веры так и не стал… Это смущало меня.

Однако я прогнал такие мысли прочь. Я решил, что не сломаюсь — что бы ни случилось.

И я сотворил вечернюю молитву в одиночестве, я попросил Отца Света дать мне сил простить Хама и одновременно одолеть его. А потом я принялся мотать чалму, и моя смертельная решимость придала мне сил и точности движений. Через некоторое время чалма была у меня на голове, и она даже там держалась!

Я уселся на свой матрац, скрестив ноги, и стал ждать. Я вспоминал, как обычно сидел на наших стоянках в пустыне шейх — молчаливый, безмятежный и мудрый, будто познавший все тайны Вселенной. Я хотел быть таким же, как он. Я буду таким, чего бы мне это ни стоило…

Через некоторое время совсем стемнело, так что я встал, чтобы зажечь лампу на верблюжьем жире. Лампа у нас в келье была, имелось даже огниво, чтобы её зажечь.

Вскоре свет ламп загорелся и в коридоре, и в соседних кельях, послышались шаги и голоса — мюриды вернулись с ужина.

Я весь напрягся, ожидая Хама, внутри у меня всё сжалось, я был готов к битве!

Но в мою келью вошел не Хам, а старейшина Ибрагим. Он глянул своим косым глазом на мою чалму, подошел, подергал её на моей голове.

— Очень неплохо для первого раза, — констатировал Ибрагим, — Только кончик подоткни. Ты завязал, как караванщик, а шаэли ведь не оставляют кончиков. Его надо завязать в узел, как на моей чалме, видишь? Только у меня узла три, потому что я старейшина, а у тебя должно быть два.

— Хорошо, Ибрагим, — спокойно ответил я.

Но Ибрагим не уходил, он, казалось, был чем-то обеспокоен. Он вообще был дерганым парнем, а теперь задергался еще больше, чем обычно.

Ибрагим покосился на дверной проем, за которым ходили послушники, а потом тихо произнес:

— Ладно. Омовение перед сном можешь совершить на первом этаже Башни. Тазы и вода там у нас есть. Мисвак тебе дали?

— Мисвак у меня свой, — ответил я, не понимая, почему Ибрагим так беспокоится.

Мисвак — это палочка для очистки зубов. После приемов пищи и перед сном наш народ старается чистить