Мифы Грюндхайма - Денис Нивакшонов

Лыков понял. Эти люди… они не были хранителями в привычном смысле. Они были симптомом. Они были заражены. Проявлениями Под-Слоя на поверхности. Искажённые. Они жили здесь, на этом «Разломе реальности», и медленно, из поколения в поколение, теряли человеческий облик, превращаясь в нечто иное, приспособленное к иным законам бытия. Они были плодами Матери Слизи, чьё влияние просачивалось сквозь землю и мутировало всё живое.

Его чуть не вырвало. Он стоял не в посёлке людей, а в колонии. В улье. Где обитали не пчёлы, а нечто, лишь отдалённо напоминающее Homo Sapiens.

Солнце почти село. Фиолетовые сумерки быстро поглощали степь. В поселении зажглись огни — не обычные костры, а тусклые, маслянистые вспышки внутри каменных чаш, от которых тянулись чёрные, густые дымы. Они горели, не потрескивая, а тихо шипя, и отбрасывали неправильные, пульсирующие тени.

Он должен был бежать. Бежать куда глаза глядят. Но куда? Ночь в степи без укрытия, огня и воды — верная смерть. А здесь… здесь был ужас, но было и укрытие. И возможно, еда.

Его живот свело от голода новой судорогой. Разум, прижатый к стене биологической необходимости, начал искать оправдания. «Они не агрессивны. Они меня игнорируют. Возможно, я могу просто переждать ночь».

И тогда он увидел Его.

На краю поселения, у подножия холма с безликими каменными бабами, стояла фигура. Высокая, неестественно худая, закутанная в тёмные, лоснящиеся от жира кожи. На голове её был головной убор, свитый из рогов и костей, скрывающий лицо. Но из-под него виднелся длинный, бледный, лишённый волос подбородок.

Этот человек — если это был человек — не двигался. Он просто стоял и смотрел на Лыкова. И в этом взгляде, который поручик чувствовал кожей, уже не было равнодушия. В нём был интерес. Холодный, аналитический, хищный интерес коллекционера к новому экспонату.

Это явно был Жрец или Вождь. Хранитель этого места. Тот, кто понимал, что происходит.

И Лыков понял, что его приход сюда не был случайностью. Его сюда привели. Или приманили.

Шёпот в его голове слился в одно настойчивое, влекущее слово: Останься…

Ночь наступила окончательно. Холодный ветер с моря принёс с собой запах соли и древнего страха. Лыков сделал шаг вперёд, на территорию посёлка. Его ноги были ватными, разум отказывался служить.

Жрец медленно, с той же насекомоподобной плавностью, повернулся и скрылся в тени самой большой полуземлянки, уходящей вглубь холма. Вход в неё зиял чёрным, пульсирующим провалом, словно ожидая.

Решение было принято за него. Он шёл внутрь.

* * *

Вход в большую полуземлянку оказался не просто отверстием в холме. Это был низкий, узкий туннель, выложенный изнутри тёсаным камнем, на котором проступали стёртые, почти нечитаемые рельефы. Они изображали спирали, спутанные клубки червеобразных существ и нечто, напоминающее соты, но искажённые, бесформенные. Камень был холодным и влажным на ощупь.

Воздух внутри был густым и спёртым, пахшим прелой землёй, грибами и тем же въедливым тлением, что и у коконов снаружи. Лыкову пришлось идти согнувшись, почти на четвереньках. Свет от входа быстро исчез, сменившись тусклым, мерцающим свечением впереди.

Он выбрался в просторное, круглое помещение. Сводчатый потолок терялся в тенях, но его поддерживали грубые каменные колонны, покрытые такими же странными узорами. В центре горел тот самый маслянистый огонь в каменной чаше — он давал больше дыма, чем света, и его пламя было странно стабильным, как будто жидким.

Вокруг огня сидели фигуры. Десять, может, двенадцать человек. Все мужчины, все с теми же расплывчатыми чертами лица и влажными, тёмными глазами. Они сидели неподвижно, обратив свои пустые взоры на огонь. В помещении царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь шипением пламени и… лёгким, ритмичным постукиванием.

Жрец сидел на невысоком камне по другую сторону огня. В длинных, костлявых пальцах он держал заострённый обломок кости и что-то выцарапывал на плоском куске тёмного, почти чёрного сланца. Это он издавал тот стук. Рядом с ним лежала груда подобных плиток, испещрённых такими же странными значками — угловатыми, неестественными, будто не созданными для человеческой руки.

Жрец поднял голову. Лица по-прежнему не было видно, но Лыков почувствовал на себе тяжесть взгляда. Он медленно, словно с огромным усилием, поднял руку и указал на пустое место на земляном полу рядом с собой.

Лыков, парализованный страхом и странным любопытством, послушно подошёл и сел. Никто из сидящих вокруг даже не пошевелился. Они были похожи на погружённых в транс или просто на овощи, лишённые воли.

Жрец протянул плоскую чашу из тёмной глины. Внутри плескалась мутная, белёсая жидкость, от которой пахло дрожжами и чем-то металлическим. Лыков, измученный жаждой, залпом выпил её. На вкус субстанция была тёрпкой и оставляла на языке странное онемение, но жажда отступила.

Потом ему подали еду — кусок вяленого мяса неясного происхождения и нечто вроде лепёшки, твёрдой и безвкусной. Лыков ел, стараясь не смотреть на окружающих, чувствуя себя зверем в клетке.

Жрец снова погрузился в своё занятие, царапая костью по камню. Лыков украдкой наблюдал за ним. Он писал. Вёл летопись. Но какую?

И тогда до Лыкова стало доходить. Эти плитки… они были не просто камнем. Они были тёплыми на ощупь, от них исходила та же слабая вибрация, что и от осколка у Калки. Это были не носители информации. Это были её поглотители.

Жрец не писал историю. Он её… стирал. Концентрировал на этих плитках-губках всё, что происходило здесь, все следы присутствия Под-Слоя, чтобы они не просочились вовне, в реальный мир. Он был не летописцем, а ассенизатором реальности. Он собирал отходы иного бытия и хоронил их в этих артефактах.

Внезапно жрец протянул одну из плиток Лыкову. Тот, повинуясь жесту, взял её. Камень был тёплым и пульсирующим, как живой. Значки на нём, если смотреть на них прямо, казались просто хаотичными царапинами. Но если смотреть боковым зрением, они начинали двигаться, сливаться, образуя на мгновение ужасающие образы — ту самую массу с Калки, безликих каменных идолов, фигуру жреца…

И в голове Лыкова снова зазвучал Шёпот, но теперь он был чётче, осмысленнее: …память тяжка… форма хрупка… должен быть сохранён лишь Шёпот… остальное — прах…

Жрец медленно провёл рукой над плитками, а затем указал на стены пещеры. Лыков присмотрелся. В свете огня он увидел, что стены тоже покрыты росписями. Но они были нечёткими, расплывшимися, словно написанными водой на пыли. Он мог угадать лишь отдельные элементы — фигуры людей, бегущих