Как жить богом - Михаил Востриков

— Ну и что, тяжелая работа?

— Да нет. Нормальная. Я бы даже сказал, пустяковая. На хрен кому он нужен этот наш Профессор?

— А говорят, у него рейтинг вдруг круто пошел вверх, — замечает Андрей между прочим.

— Да, говорят. Я утром сегодня в штаб звонил. Там все на ушах стоят от восторга. Но вообще-то странно, с чего бы это вдруг?

— Представления не имею, — врёт Андрей.

Кое-какие соображения по этому поводу у него есть.

— Вообще-то какая разница? Я жду не дождусь, когда вся эта залипуха кончится и я вернусь к ребятам. Надоело. У этого Профессора команда, все какие-то нервнобольные. Дерганые какие-то.

— А ты чего ждал? Высокая политика.

— Ну да, высокая, — ворчит Сережа Эль-де-през, — Выше дерева стоячего. Может все-таки дать тебе еще пива? Что ты пустую банку сосешь второй час?

— Спасибо не надо. Мне и так хорошо.

— Потолстеть боишься?

— Нет. Я вообще-то ничего не боюсь, как ты может быть слышал.

— Слышал, слышал… Бодигард из тебя никакой.

— Это почему же?

— А потому, — наставительно произносит Эль-де-през, вскрывая очередную банку, — Что настоящий бодигард должен всего бояться. Только тогда от него и будет толк. Тетка в толпе в зеркальце посмотрела, губы подкрасить, а ты обязан тут же вздрогнуть и насторожиться.

— Ну и работка! Так весь день и вздрагиваешь?

— Ей-богу. Как проклятый. Но виду показывать нельзя. С виду ты должен быть как египетский сфинкс. «Каменная задница».

Он смеётся, но как-то невесело. Лицо его словно бы вдруг стареет, глаза останавливаются:

— Дурак какой-нибудь, собачник гуляющий, посмотрит как-нибудь не так… — он замолкает оборвав самого себя, а потом бормочет:

— Знаешь, я все-таки позвоню туда еще разок… — он вытягивает из заднего кармана мобильник и нажимает кнопку, — Чего-то мне неспокойно вдруг сделалось, ей-богу, — объясняет он, как бы извиняясь, — Сам не понимаю, почему… Толян, ты? Да, это я. Ну как вы там? Точно? Водку празднуете? А не рано? Я говорю, не рано начали? Ну давай. Давай говорю! До завтра… Гудят! — объясняет он Андрею, заметно повеселев, — Гудят, корифеи!

Сюжет 28. Визит Аятоллы к Вадиму

СЦЕНА 28/1

Воскресенье

Вадим стоит на кухне перед раскрытым холодильником, поедает бутерброд с яичницей и смотрит, что бы еще такое из холодильника добыть. Ему замечательно легко и хорошо. Впервые за последние полгода.

Он превосходно высыпается и с удовольствием предчувствует, как будет доводить до кондиции разоренную гостиную, которую вчера уже в значительной степени привёл в порядок.

«Надо этим случаем воспользоваться, — думает он с приятным предвкушением, — Расставить, наконец, книги должным порядком: собрания сочинений — отдельно, беллетристику — отдельно и чтобы по алфавиту, фантвстику отдельно, на стеллаж слева…»

СЦЕНА 28/2

Убью всех!

Звонок в дверь раздаётся ровно в двенадцать: дзинь, дзинь, дзинь-дзинь-дзинь — кто-то из «дедов». Скорее всего Матвей. Надо сразу же погнать его за жратвой, вот что. Тут главное не дать человеку опомниться, а то хлеба в доме нет.

Но это оказывается не Матвей. Какой-то совсем незнакомый человек в берете смотрит на него из-под трагических бровей трагически-черными немигающими глазами. И за спиной у него еще какие-то люди и увидев их, еще не узнав, а только лишь обнаружив, Вадим задыхается, и всё, что вроде бы успокаивается в нем со вчерашнего снова вспучивается и взрывается, словно бомба падает в старое болото. Он понимает, кто это. И тут человек в берете произносит:

— Здравствуйте, Вадим Данилович. Я к вам всего лишь на несколько минут, вы разрешите?

Вадим послушно отступает от него в прихожую и человек с трагическими бровями двигается следом на ходу снимая свой берет. А за ним выступают из сумрака двое, причем впереди — элегантный, в кожаном пальто до пят, аристократически бледный, отвратительно знакомый, с лакированной указкой-тросточкой в правой руке вместо трости, компенсирующей сильную хромоту на правую ногу. И тогда Вадим говорит хрипло:

— Нет. Этому нет. Не позволяю!

И человек с беретом сейчас же, ничуть не удивившись, очень вежливо просит аристократически-элегантного:

— Эраст Бонифатьевич, побудьте снаружи. Пожалуйста. И ты, Семен, тоже. Я ненадолго. Вы разрешите мне раздеться? — спрашивает он у Вадима.

— Да, — говорит Вадим перехваченной от приступа внезапной ненависти глоткой, — Да, конечно.

«Ага! Здравствуй ненависть! А сейчас ещё придёт кровавая пелена и у меня в руках окажется терракотовая дренажная труба, — думает Вадим, — И хана всем пришедшим! И в этот раз жалеть я их не буду. Убью всех!».

СЦЕНА 28/3

Ласковый резонанс

Однако ненависть отступает так же внезапно как и налетает. А мысли и чувства Вадима беспорядочно мечутся. Именно этот ведь человек мучал, терзал, запугивал его последние полгода, это же нелюдь — зверь, нравственный урод, медленный палач, компрачикос поганый, сволочь, этический отброс!

Его надо сейчас же ударить. Пнуть ногой в коленку. Плюнуть ему в лицо!

Но вместо этого он почему-то совершенно необъяснимым образом, вопреки естеству, вопреки разуму и логике, испытывает к нему сейчас самую дружескую симпатию, ласковый резонанс какой-то и даже почему-то сочувствие. Почему-то ясно, что этот человек сам находится сейчас в мучительном душевном раздрае, нравственно болен, нуждается в простейшем человеческом сочувствии и очень хочется это сочувствие как-то выразить.

— Заходите, — предлагает он с максимально доступным ему радушием и ведёт его в гостиную, хотя сначала хочет в кухню, куда позвал бы любого из своих.

Но это все-таки не свой. Очень симпатичный, очень и явно нуждающийся в душевном уюте и даже в помощи человек, но никаким образом не свой. Чужой. Сугубо посторонний. Да и невозможно вот так сразу, безо всякой подготовки, совсем уж без всякого наказания, пусть даже и формально-показного, забыть все обиды и раны, которые наносились им еще совсем недавно.

Удивляясь этим своим несвязным и даже противоестественным каким-то ощущениям, Вадим приглашает гостя в мамино кресло. Сам садится напротив и вполне светским тоном осведомляется:

— Может быть чаю?

— Спасибо нет, — говорит гость с самым серьезным видом, — Для утреннего чая поздновато, а до файф-о-клока согласитесь еще довольно далеко.

СЦЕНА 28/4

Злоба испаряется

— Меня зовут Хан Автандилович Хусаинов. Мы ведь не знакомы?

— Очень приятно, — говорит Вадим. Надо же что-то отвечать. Хотя на самом деле следовало бы