Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Уже тогда Мэри умела пристыдить меня так, что я чувствовал себя нашкодившим мальчишкой, хотя за годы, что мы прожили вместе, она не часто пользовалась этой своей удивительной способностью.

— Да, конечно, Мэри, прости. — Я залился краской. — Я не вправе судить. Твой выбор — это твое дело.

— Нет, и твое тоже, — снова усмехнулась Мэри. — Я планировала ограбить твой дом, а кончилось тем, что поселилась в нем.

— Ах вот оно что. Итак, в твоей истории появляется мой отец. — Упоминание об отце болью отозвалось в сердце, мой голос дрогнул.

— Да, он поймал меня, — чуть тише сказала Мэри, словно чувствуя горечь моей утраты.

— Каким образом?

— Обычно я дожидалась, когда обитатели дома отправятся спать. Люди в деревне ложатся рано и спят крепко. Поэтому достаточно затаиться где-нибудь неподалеку от намеченного особняка, а когда стемнеет, приниматься за дело. У твоего отца на дверях надежные замки, и все же одна из моих отмычек подошла.

— У тебя много отмычек? — спросил я. Мне всегда было интересно, каким образом воришки управляются с замками.

Мэри пожала плечами.

— О, в этом и состоит хитрость. Разновидностей замков не так уж и много. Носи с собой достаточное количество ключей, и можно не сомневаться — один из них непременно подойдет. Ну так или иначе, я вошла в дом, обыскала нижний этаж, но ничего ценного не нашла, и также — ничего похожего на денежный ящик. Известно, что многие фермеры хранят денежные ящики в спальне под кроватью. И я отправилась на второй этаж. Это риск. Но я и так уже слишком далеко зашла, и отступать было поздно.

Я вспомнил связку ключей, обнаруженную в спальне под отцовской кроватью. Тогда находка привела меня в замешательство. Но теперь-то понятно, что это были за ключи.

— Трудно поверить, что можно войти в спальню к человеку, а он этого не заметит, — с сомнением заметил я.

— Ничего сложного, — возразила Мэри. — Если мужчина громко храпит, значит, сон его крепок.

— Но ты все же разбудила отца?

— Нет. Я с самого начала допустила ошибку — решила, что он уже лег в постель. Но, войдя в комнату, поняла, что там пусто. Я хотела убежать, и вот тут-то он меня и сцапал.

— И что он сделал?

Мэри помолчала. Затем сказала с тяжелым вздохом:

— Это самая постыдная часть истории.

— Почему?

— Твой отец знал, что, если отдаст меня констеблю, виселицы мне не миновать. И он этого не сделал. Но зажег лампу, согрел сидр, отрезал ломоть хлеба и, усадив за стол, рассказал о милосердии Бога, о месте и важности всякого творения в Его мире. — Голос Мэри дрогнул, я и сам был охвачен эмоциями. К горлу подкатил тугой ком, что-то горячее нестерпимо давило на веки изнутри, внезапно из глаз моих хлынул неудержимый поток слез. Я попытался сдержать их, но Мэри услышала, как я хлюпаю носом, и обернулась. Я извинился.

— Он был самым добрым человеком на свете, — мягко сказала она. — Неудивительно, что ты скучаешь по нему.

— И что было дальше? — спросил я, вскидывая глаза к ночному небу и фокусируя взгляд на луне.

— Он предложил честную работу и крышу над головой. Поначалу я отказывалась, потому что не верила, что кто-то может просто так позаботиться обо мне, не желая ничего получить взамен. Но твой отец снова заговорил о служении Богу и о Его воле. Он сказал, что Бог любит меня. А еще сказал, что это не случайность — ему захотелось пить, он встал, чтобы принести кружку воды, и нашел меня. И если я сейчас откажусь, то, возможно, буду действовать против воли Боги и того плана, который у Него есть на мой счет.

— Однако Генри ты оставила у Люси?

— Я не могла злоупотреблять щедростью твоего отца. Он и так был слишком добр ко мне. Хорошо платил за работу и никому не сказал, даже твоей сестре, при каких обстоятельствах познакомился со мной. Часть денег я отсылала Люси на содержание Генри и понемногу откладывала. Надеялась со временем забрать брата и найти место для нас.

Мэри упомянула сестру, и я осмелился наконец задать тревоживший меня вопрос:

— А что Эстер?

— Я и пытаюсь рассказать о твоей сестре, но… это не так-то легко сделать.

— Думаю, настала пора выложить все начистоту. Итак, что с ней?

— Да, конечно. — Мэри кивнула. — Эстер не делала мне ничего плохого, во всяком случае поначалу. Я видела, что мое присутствие в доме ей не по душе, что, в общем, и понятно. Она тревожилась за отца, боялась, что я каким-то образом обману его, и, думаю, была просто сбита с толку. Эстер спрашивала меня, кто я и откуда. Я ответила, что из Лондона, приехала в поисках работы — в каком-то смысле так и было. Но, кажется, она не поверила. А внимательное отношение твоего отца ко мне вызвало у Эстер ревность.

— Она плохо с тобой обращалась? — спросил я, вспомнив тот ужасный голос, которым разговаривало со мной чудовище.

На самом деле в течение всего дня я ни на секунду не забывал о нем. Интересно, Мэри тоже слышала этот голос?

— Я бы так не сказала. Эстер вела себя крайне сдержанно. И благочестиво. Но вскоре я почувствовала что-то неладное в ее поведении.

— Что именно?

— Разные мелочи. Например, она следила за мной. Находясь в доме, я часто ловила на себе ее пристальный взгляд. А иногда, наоборот, казалась отсутствующей. Даже не сразу реагировала, когда обращаешься к ней. Однажды я зашла в ее спальню и отчетливо почувствовала запах подгнивших морских водорослей. Я обыскала всю комнату — и ничего. И животные в ее присутствии вели себя странно — собаки и лошади просто шарахались от Эстер. Джоан, кстати, тоже сторонилась твоей сестры.

— Джоан объяснила почему?

— Сначала нет. Она была робкой девушкой. Но потом призналась, что рядом с Эстер ей становится холодно. А в голову лезут мысли обо всех дурных поступках, которые она совершила. Джоан посоветовала заглянуть к Эстер ночью, когда та спит. Дескать, я увижу кое-что необычное.

— Что именно?

— Джоан отказалась давать какие-либо пояснения, просто сказала — загляни к ней. Я так и сделала. Прошла неслышно по коридору и приоткрыла дверь в спальню. И… прости…

— Что?

Мэри сделала глубокий вдох.

— Ладно, думаю, ты должен знать правду… Я заглянула в комнату и увидела, что Эстер находится в каком-то припадке — она билась в судорогах, изгибаясь всем телом. С губ слетали слова на каком-то непонятном языке. И смех… ужасный хохот, будто из самой адской бездны.

Я сам был свидетелем припадка, который описала Мэри, но старательно убеждал себя, что сестре просто приснился кошмарный сон.

— Да, — кивнул я, — мне тоже довелось видеть этот… припадок. Ты рассказала отцу?

— Нет! Как я могла?! — возмутилась Мэри.

— Понимаю, — пробормотал я. Действительно, Ричард Тредуотер приютил Мэри, а она вдруг начнет обвинять его дочь бог знает в чем. — Но кто-то ведь должен был… Джоан могла бы сказать матери, а та — моему отцу.

— Нет, она боялась. Мы обе боялись. Тебе, наверное, трудно понять: когда кто-то выдвигает обвинения против женщины, вроде меня или Джоан — бедной девушки, которая не может постоять за себя, — это одно. И совершенно другое — выступить против человека из более высокого круга. Да никто бы нам и не поверил.

— Да, с этим не поспоришь, — мрачно буркнул я.

— Мы сами предприняли меры: закопали обереги в четырех углах сада и вырезали «ромашки»[54] в нижней части дверных косяков, чтобы твой отец не заметил.

— Ведьмины знаки?

— Да.

— Боюсь, они бесполезны, — вздохнул я. — Эстер не ведьма. Зло, завладевшее ее разумом, имеет иную природу.

— Я просто хотела спасти твоего отца, как он спас меня, — с грустью проговорила Мэри. — Я стала больше времени проводить с ним. Да, признаюсь, я сыграла на его добрых чувствах и позволила мистеру Тредуотеру видеть во мне старшую дочь. Я старалась не оставлять его одного, чтобы зло, исходящее от Эстер, не причинило ему вреда. И это было моей ошибкой: недоверие Эстер превратилось в ненависть.