Янтарный - Денис Нивакшонов

— Нет! — простонал Витёк. — Он её стёр! «Тиша»! Он всё знал!

Но Лёха не сдавался. Он яростно тыкал на кнопки, перематывал плёнку назад. И вдруг — тихий, едва слышный звук. Не музыка. Скрип. Скрип манекенов из ДК. Потом — шёпот. Тот самый, из радиопомех. Он нарастал, заполняя комнату, вытесняя собой гул усилителя.

«…не надо… не мешайте… всё будет хорошо… как раньше… спите…»

Это был голос «Тиши». Нежный, убаюкивающий, проникающий прямо в мозг. Лампы усилителя начали мигать в такт шёпоту, подчиняясь ему.

— Вырубай! — закричал Лёха, чувствуя, как в голове нарастает туман, а веки становятся свинцовыми.

Витёк потянулся к рубильнику, но его рука двигалась медленно, словно в густом сиропе.

И тут Лёха увидел. На стекле одного из окон, в луче лунного света, начала проступать картинка. Сначала — размытые пятна, потом — чёткие линии. Это была фреска из ДК. Улыбающиеся лица, значки, развевающиеся знамёна. Она проявлялась прямо на запылённом стекле, становясь всё ярче, всё реальнее.

Он слышал за спиной тяжёлое дыхание Вити. Тот замер, уставившись на возникающее изображение, на его лице застыла блаженная, глупая улыбка.

— Вить! Не смотри! — заорал Лёха, но его собственный голос показался ему чужим и далёким.

Он понял. «Тиша» не стёр кассету. Он её перезаписал. Своим голосом. Своим кошмарным, идеальным прошлым. И теперь они своими руками подключили его прямо к рупору, способному оглушить весь посёлок.

Мысль была ясной и обжигающей, как лёд. Он должен был остановить это. Любой ценой.

Собрав всю силу воли, Лёха рванул вперёд. Его движения были медленными, словно во сне. Он шёл сквозь густой, сладкий воздух, который теперь явно пах ванилью и свежескошенной травой. Он протянул руку к магнитофону.

Из динамика полился торжественный марш. Голоса детского хора. Аплодисменты.

Лёха из последних сил дотянулся и вырвал штекер из магнитофона.

Раздался оглушительный, пронзительный визг — звуковая петля, обратная связь колоссальной мощности. Усилитель, оставшийся без входного сигнала, взревел в ярости. Лампы вспыхнули ослепительно белым светом и с треском погасли. Стекло на панели треснуло.

Визг оборвался так же внезапно, как и начался. Воцарилась гробовая тишина, из которой постепенно стал проступать обычный ночной шум — стрекот кузнечиков, шелест листьев.

Витёк ахнул и отшатнулся от окна, как ошпаренный. Иллюзия на стекле исчезла. — Что… что было? — он тряс головой, пытаясь прийти в себя.

Лёха, тяжело дыша, выглянул в пролом.

Внизу было пусто. Кольцо Спящих распалось. Люди расходились по своим домам медленно, пошатываясь, как лунатики, разбуженные посреди ночи. Среди них он увидел и отца. Пётр Иванович шёл, потирая виски, оглядываясь с недоумением, как будто не понимая, как он здесь оказался.

Они сделали это. Они прервали трансляцию.

— Мы победили? — с надеждой прошептал Витёк.

Его слова были заглушены новым звуком. Не визгом и не маршем. Это был… стон. Низкий, протяжный, полный такой бесконечной, вселенской тоски и боли, что кровь стыла в жилах. Он шёл не из динамиков. Он исходил отовсюду — из стен башни, из земли под ними, из самого воздуха. Это стонала земля. «Тиша».

Стон длился несколько секунд и стих. И в наступившей тишине они услышали новый звук. Приглушённый, но отчётливый. Детский плач.

Лёха посмотрел на Витька. Тот был белее мела. — Это… это не моя запись? — прошептал он.

— Нет, — хрипло ответил Лёха. — Это он. Он ранен. И он злится.

Они молча спустились по шаткой лестнице. Катя ждала их внизу, её лицо было мокрым от слёз или от ночной влаги. — Вы что там сделали? — её голос дрожал. — Они… они все просто разошлись. Как куклы, у которых перерезали ниточки.

— Мы его ударили, — сказал Лёха, не останавливаясь. — Но не убили. Идём. Быстро.

Они почти бежали по тёмным улицам, не оглядываясь. Посёлок снова казался пустым и мёртвым. Но теперь эта тишина была иной. Она была злой. Настороженной. Как затаившееся перед прыжком животное.

Они понимали. Их первая атака не закончила войну. Она её только обострила. И противник теперь знал их в лицо.

Ответный удар

Они отсиживались в гараже у Вити, как подводники после атаки глубинных бомб. Дрожали не только руки — дрожала земля под ногами, казалось, что сам воздух вибрирует от недавнего стона. Витёк безуспешно пытался привести в чувство свой мультиметр, у которого лопнуло стекло и залипла стрелка.

— Он… он выжег всю электронику в округе, — бормотал Витя, вглядываясь в почерневшую микросхему. — Импульс какой-то был. Электромагнитный, что ли…

Катя сидела на ящике, закутавшись в свою куртку, хотя ночь была душной. — Это не просто импульс, — сказала она тихо. — Это был крик. Он кричал. От боли.

Лёха молча смотрел в одну точку. Он мысленно переигрывал тот момент снова и снова. Визг усилителя. Погасшие лампы. И тот стон. Он был уверен, что совершил единственно возможное действие. Но теперь его грызло сомнение: а не сделал ли он только хуже? Разозлённый, раненый зверь куда опаснее спящего.

Дверь гаража скрипнула. Все вздрогнули. На пороге стояла мать Вити. Лицо было заплаканным, но сознание — ясным.

— Витя… Сынок… — голос сорвался. — Что вы натворили?

— Мы ничего… — начал было Витёк.

— Малышка… Алёнка… соседская девочка… — женщина с трудом ловила дыхание. — Она с утра… рисует. Не переставая. И… и у неё получается…

Они переглянулись. Лёха поднялся. — Что она рисует?

— Иди… посмотри сам.

Они вышли из гаража. Утро было странным. Слишком ярким, слишком тихим. Как после бури. Они прошли к дому Вити. На детской площадке сидела девочка лет пяти. Перед ней на асфальте лежала горка белых листов — видимо, взятых из какого-то запаса её родителей. Она усердно, с серьёзным видом, выводила на них что-то цветными карандашами.

Лёха подошёл ближе. И похолодел.

Девочка рисовала не домики и цветочки. Она рисовала идеальные, детализированные чертежи. Схемы токарных станков. Разрезы подшипников. Кинематические диаграммы работы конвейера. Всё было выполнено с инженерной точностью, невероятной для ребёнка.

На другом конце площадки мальчик постарше, водя по асфальту палкой, выводил сложные математические формулы. Степени, интегралы, знаки суммирования.

Лёха обернулся, окидывая взглядом посёлок. Его сердце упало. Дети. Во дворах, на крылечках, у открытых окон — они сидели и молча, с сосредоточенными личиками, занимались тем же самым. Они рисовали схемы, писали уравнения, чертили карты полей с идеальной геометрией грядок.

Это было не мило. Это было жутко. Будто их маленькие головы превратились в приёмники, транслирующие чьи-то забытые, ненужные знания.

— Он… он не просто кричал, — очнулся Витёк. Его лицо было белым. — Он… разрядился. Как батарейка. Выплеснул всё, что