Янтарный - Денис Нивакшонов
— Закрыт? — он засмеялся, и это был страшный, надломленный звук. — Ты что, с дуба рухнул, пацан? Смотри! — он широко взмахнул рукой, указывая на пустой цех. — Полный ход! Работа кипит! Слышишь?
Он прислушался, и на его лицо наползла блаженная улыбка. — Слышишь? Гудят печи… стучат молоты… Это же музыка!
Витёк замер, слушая. Не было ничего. Кроме звенящей тишины. И тонкого, едва уловимого шелеста. Шелеста оседающей на всём вокруг пыли.
Лёха посмотрел на Катю. В её глазах читался тот же ужас. «Тиша» не просто усыплял. Он заставлял людей проживать свои самые яркие воспоминания, пока те не сходили с ума от несоответствия с реальностью.
И они поняли, что времени на раздумья у них больше нет.
Отчаянные меры
Вернуться в гараж после цеха было всё равно что войти в бункер после ядерного взрыва. Тишина здесь была оглушительной, давящей. Витёк сидел на ящике из-под инструментов, трясущимися руками зажигая паяльник, чтобы починить внезапно сломавшийся осциллограф. Его отец был дома, под присмотром матери и сильного успокоительного, которое нашла Баба Зоя. Но выражение лица Вити говорило, что он видел призрак, и этот призрак был его отцом.
— Он не узнавал меня, — прошептал он, не глядя ни на Лёху, ни на Катю. — Смотрел сквозь меня. Видел какой-то… конвейер. Другого человека.
Катя молча положила руку ему на плечо. Это был жест, несвойственный ей, и от этого — ещё более красноречивый.
Лёха стоял у стола, на котором лежала карта посёлка. Он был бледен, но собран. Ночной инцидент с отцом, а теперь и одержимость отца Вити выжгли в нём последние сомнения. Это была война на уничтожение.
— Они слабее нас, — неожиданно твёрдо сказал Лёха.
— Что? — Катя с недоверием посмотрела на него.
— Взрослые. Они… сломлены. У них нет будущего. Только прошлое. И «Тиша» находит в них благодатную почву. Мы же… — он обвёл взглядом их обоих, — мы его раздражаем. Наша злость, наш шум, наше нежелание играть по его правилам. Мы для него — как песок в шестерёнках. Он пытается нас перемолоть, но у него плохо получается.
— Отлично, — с горькой усмешкой бросила Катя. — Мы песок. А он — бульдозер. Чем мы ему можем помешать? Плевать на его шестерёнки?
— Нет, — Лёха ударил кулаком по карте. — Мы можем его заглушить.
Он посмотрел на Витька. — Ты сказал, что «Тиша» не выносит диссонанса. Мой крик по рации вчера нарушил его ритуал с отцом. Значит, нам нужно создать шум. Не просто крик. Системный, мощный, невыносимый для него шум.
Витёк медленно поднял на него глаза. В них загорелась искра понимания. — Джазмерзть… — прошептал он. — Ты хочешь устроить акустическую атаку?
— Именно. Ты же записал его голос, его «идеальную» частоту. Мы можем создать помеху. Подавить его.
— Это безумие! — воскликнула Катя. — Откуда мы возьмём такую аппаратуру? Чтобы заглушить… духа?
— Не духа, — поправил её Лёха. — Его канал вещания. Тот самый сигнал. Мы бьём не по нему, а по его средству доставки. — Он снова смотрел на Витька. — Ты можешь это сделать?
Витёк заёрзал. Технический вызов заставлял его мозг работать, вытесняя панику. — Теоретически… да. Нужен мощный генератор сигнала и усилитель. Но где их взять? У меня тут только хлам!
Лёха улыбнулся. Это была безрадостная, холодная улыбка. — У тебя есть карта. И мы знаем, где самое мощное и ненужное оборудование в посёлке.
Катя первой поняла его намёк. Её глаза округлились. — Ты имеешь в виду… радиорубку? На старой водонапорной башне? Но она заброшена с семидесятых!
— Там до сих пор стоит советский усилитель УНЧ-100, — сказал Витёк, и в его голосе зазвенел азарт. — Я видел! Мы с отцом лазили туда, когда я был маленьким. Он огромный! Но туда не подняться! Лестница напрочь сгнила!
— Есть пожарная лестница снаружи, — невозмутимо парировал Лёха. — Она ржавая, но выдержит, если лезть по одному.
— Это безумие! — повторила Катя, но уже без прежней уверенности. — А если нас поймают? Это же… вандализм!
— А что они нам сделают? — тихо спросил Лёха. — Посадят в тюрьму? Здесь скоро всем будет на всё наплевать. Они все уснут. Или сойдут с ума, как отец Вити.
Его слова повисли в воздухе. Альтернативы не было.
— Ладно, — сдалась Катя, пожимая плечами. — Значит, лезем на башню, чтобы включить радиохулиганскую станцию и устроить вой против призрака. Нормальный план. А что мы будем транслировать? Свой крик?
— Нет, — сказал Витёк, и его глаза загорелись. У него была идея. — Нечто более… подходящее. У меня есть кассета. Одна. Идеальная для этого.
Он порылся в ящике и достал потрёпанную кассету без всякой обложки. — Это… — он покраснел, — я записал «Алису»… концерт в Лужниках. 90-й год. Кинчев орет как ненормальный. Это… это полная противоположность тому сладкому голосу из эфира. Хаос. Ярость. Жизнь.
Лёха и Катя переглянулись. Это было гениально и безумно.
— Значит, решено, — Лёха посмотрел на часы. — Ждём до вечера. Идём ночью. Максимальная скрытность.
Они вышли из гаража. Было ещё светло. Посёлок лежал перед ними, тихий, пыльный, прекрасный в своём упадке. Но теперь они видели не дома и улицы. Они видели поле битвы.
По дороге домой Лёха заметил нечто, от чего кровь стыла в жилах. На крыльце одного из домов сидела девочка лет пяти. Она играла… в классики. Но не мелом на асфальте. Она прыгала по воображаемым квадратам, а рядом с ней, на скамейке, сидела её кукла. И на плече куклы лежала аккуратная, ровная полоска пыли.
Девочка смеялась. Она разговаривала с куклой, с воображаемыми подружками. Она была полностью погружена в свой идеальный, выдуманный мир.
«Тиша» менял тактику. Он больше не ждал, пока взрослые вспомнят прошлое. Он начал творить его для тех, у кого прошлого ещё не было. Для детей.
Лёха ускорил шаг. Они не просто спешили. Они бежали наперегонки со временем. И противник уже начинал их обходить.
Под колпаком
Вечерние сумерки сгущались над Янтарным, окрашивая посёлок в синие, тревожные тона. Воздух стал ионизированным, будто перед грозой, которой не суждено было начаться. Трое собрались в гараже у Вити в последний раз перед вылазкой. Атмосфера была похожа на штаб перед десантом в тыл врага.
Витёк раскатывал на столе схему водонапорной башни, нарисованную его же рукой со слов отца много лет назад. — Вот здесь вход. Заблокирован. Лестница наверх — вот здесь, снаружи. Ржавая, но, кажется, целая. Вот люк в машинное отделение. Вот — сама радиорубка. Усилитель вот тут.
Лёха изучал карту, его лицо было каменной маской. — Катя, ты —
