Янтарный - Денис Нивакшонов

Через неделю закрытый колбасный завод неожиданно купили. Не государство, а какой-то кооператив из областного центра. Пригнали технику, начали расчищать территорию. Это была не грандиозная советская стройка, а скромное, частное дело. Но это было дело. Будущее.

Лёха стоял с отцом на пороге их дома и смотрел, как вдали копошатся люди у ворот завода. — Может, и ничего, — сказал Пётр Иванович, закуривая. — Может, и выживем как-нибудь.

— Выживем, — согласился Лёха.

Он посмотрел под ноги. На земле у его ботинок не было той идеальной, мёртвой пыли. Была обычная, живая грязь. И в ней копошился жук, таща свою ношу в неизвестном направлении.

Он больше не хотел сбегать из Янтарного. Он хотел посмотреть, что будет дальше. Потому что это было его место. Его грязь. Его память. Со всей её болью, ложью и, возможно, надеждой.

«Тиша» был побеждён. Но он оставил после себя не пустоту. Он оставил правду. А с правдой, какой бы горькой она ни была, уже можно было жить.

И где-то в глубине, под тонким слоем асфальта, земля наконец-то спала. Не сладким сном забвения, а крепким, здоровым сном, чтобы набраться сил для нового дня.

Обыкновенное небо

Прошёл месяц. Осень золотила деревья в парке и прибивала пыль на улицах первыми прохладными дождями. Посёлок Янтарный дышал глубже, свободнее. Словно вся его грудная клетка, стянутая годами невидимыми тисками, наконец расправилась.

Лёха сидел на том же самом подоконнике в своей комнате. Улица Ленина всё так же была небогатой, но теперь её оживляли новые признаки жизни. У здания бывшего кафе «Весна» с утра припарковался старенький «Москвич» и два мужика с серьёзным видом заносили внутрь ящики с какими-то запчастями. Они не спешили, не суетились, но в их движениях была цель.

Он больше не составлял списки и не строил схемы. Он просто смотрел. И учился заново видеть мир без призрачного золотистого фильтра.

Дверь скрипнула. В комнату зашёл отец. Он был в гражданском — редкое зрелище. — Сын, — сказал он, немного неуклюже. — Пройдёмся?

Они шли по улицам молча. Но это не было неловкое молчание прошлого. Оно было уютным. Пётр Иванович кивал знакомым, но уже не как милиционер, а как сосед. Люди отвечали ему тем же.

— Завод, тот, колбасный, — начал отец, — кооператив этот… они набирают людей. Не много, человек двадцать. Но это начало. Лёха кивнул.

— Я знаю. Витькин отец туда устроился. Наладчиком.

— Да, — отец помолчал. — И… они спрашивали про меня. Предложили возглавить службу безопасности. Так, по-современному. Чисто формально.

Лёха посмотрел на него. Отец смотрел прямо перед собой, но в уголках глаз играла тень улыбки.

— А ты?

— Думаю, — сказал Пётр Иванович. — Думаю, почему бы и нет. Руки ещё помнят, как замок навесить, а не только… — он сделал неопределённый жест, — протоколы составлять.

Они дошли до старого ДК «Дружба». Здание по-прежнему стояло заброшенным, но кто-то уже успел сбить с дверей старые, сгнившие доски. Вместо них висел простой амбарный замок.

На стене, там, где была та самая жуткая фреска, теперь красовалось другое изображение. Кривое, нарисованное из баллончика, но от этого — живое. Череп с костями, перечёркнутый молнией, и надпись: «Осторожно! Мечты сбываются!».

Лёха хмыкнул. Он узнавал почерк.

— Она, — сказал отец, и на этот раз улыбнулся по-настояшему. — Девчонка твоя. Бунтарка.

— Она не моя, — автоматически поправил Лёха, но без былой колкости.

Они повернули назад. У дома Вити во дворе кипела деятельность. Сам Витёк, испачканный в машинном масле, копался в моторе старого «Запорожца», который, судя по всему, разбирали на запчасти. Рядом сидел его отец и что-то объяснял, показывая пальцем на карбюратор. Они не строили ракету. Они чинили тачку. Но делали это вместе.

Витёк заметил их, помахал рукой. На его лице не было прежней одержимости. Была спокойная, сосредоточенная усталость. — Лёх! Заходи вечерком! Приёмник починил! Будем «Голос Америки» ловить! — крикнул он.

Лёха махнул рукой в ответ. Он знал, что не пойдёт. «Голос Америки» его больше не интересовал. Его мир теперь был здесь, и его было достаточно.

Вечером он поднялся на крышу своей пятиэтажки. Отсюда был виден весь посёлок — тёмные силуэты заводов, огоньки в окнах, одинокая лента дороги, уходящая в поля. Небо над головой было чёрным, бездонным, усеянным настоящими, а не нарисованными звёздами.

К нему подошла Катя. Молча встала рядом. — Уезжаю, — сказала она, глядя на горизонт. Лёха кивнул. Он это чувствовал.

— Куда?

— В Запорожье. У них там техникум есть. Архитектурный. — Она помолчала. — Надо же эту дыру как-то приводить в порядок. А то вы, технари, только ломать умеете.

В её голосе не было старой ненависти. Была лёгкая, усталая ирония. — Будешь строить новый ДК? — спросил Лёха.

— Может быть. Но сначала научусь, как старые не рушить на голову.

Они стояли молча, слушая, как ветер гуляет в антеннах на крыше.

— Он ещё там? — тихо спросила Катя, не уточняя, кто.

— Нет, — так же тихо ответил Лёха. — Но память — да. И земля — да. И мы — да. Так что, возможно, он просто… спит. И шлёт нам обычные сны.

Катя кивнула. Потом повернулась и ушла, не прощаясь. Её уход был не бегством. Он был отлётом.

Лёха остался один под огромным, обыкновенным небом. Он достал из кармана рацию. Шум эфира был чистым, наполненным только помехами и обрывками обычных, бытовых разговоров. Никаких шёпотов из прошлого.

Он поднёс рацию к губам. Не для того чтобы что-то передать. Просто чтобы почувствовать связь. — Всем спокойной ночи, — тихо сказал он в эфир. — Приём.

И ему показалось, что где-то вдали, в тёмном массиве спящего завода, мигнул одинокий огонёк. Не золотой. Обычный, жёлтый. Человеческий.

Он лёг на спину на ещё тёплый бетон крыши и стал смотреть на звёзды.

2025