Влюбленная, обреченная, заговоренная - И. Б. Циммерманн
– Свали, ты, вонюци товстозоп!
– На твоем месте я бы держал себя в руках. Ты, наверное, знаешь, как пукают собаки, но вот знаком ли тебе пук оборотня? – подразнил мутанта Борис. Мгновенно воцарилась тишина. – Будь так добр, отведи его, пожалуйста, в изолятор к профессору, ладно? – сказал он, обращаясь к Бену, и оборотень сразу встал, пастью схватил вольпертингера и понес прочь вместе с сачком.
– Я воистину впечатлен твоими способностями. – Голос Бориса звучал очень весело, без всякого напряжения или даже упрека. На такой уровень черного юмора была не способна даже Мона, а ведь она накопила огромный опыт по этой части. У нее просто не получалось осмыслить произошедший переполох, не говоря уже о восставшем зайце-мутанте.
Ее друг тем временем набрал номер и теперь рассматривал свои ногти, как будто на свете не было ничего более нормального, чем разговаривать по телефону с архидемоном после едва не случившейся колдовской катастрофы.
Вдалеке раздался вой, эхом разнесся по коридорам их этажа, и Мона поймала себя на том, что молится в надежде, что Бен разобрался с этим существом.
– Проклятие, голосовая почта! – Борис откашлялся, прочистил горло и набрал побольше воздуха. – Уважаемый господин архидемон, нам бы не помешало…
– Бальтазар, живо в музей! – проорала, перебив его, Мона и заработала возмущенное: «Тс-с, извините, пожалуйста» от Бориса, который с немного обиженным видом положил трубку. – Прости, но он нужен нам немедленно.
– Невежливо, но совершенно верно. Итак, может, теперь расскажешь мне, как это случилось?
Если бы она только знала. Мона неуверенно прикусила губу. Ситуация накалилась за доли секунды, всего десять минут назад статуи спали, один из рыцарских шлемов даже громко храпел. Хаос и разрушение возникли так внезапно… или, скорее, невезение и несчастье, потому что именно это снова навлекло на Мону беду.
– Я-я хотела потренироваться, потренироваться в колдовстве, – чуть слышно призналась она. – Бальтазар сказал мне понемногу тренироваться, поэтому я сделала то, чему научилась в детстве в летнем лагере для таких людей, как я…
– И?
– Просто щелкала пальцами. Зажечь огонь, потушить огонь. Я делала обход, но потом вдруг… когда я стояла перед витриной с вольпертингером, я щелкнула, и тут вспыхнуло пламя. М-моя сакральная печать сломалась, – продолжила Мона, полностью опускаясь на пол, потому что колени дрожали так сильно, что она не могла больше сидеть на корточках.
– Вот так запросто? – спросил он, указывая на ее руку, и Мона сконфуженно кивнула.
– Стекло в витрине лопнуло, магия ударила в вольпертингера, и вот этот зверь уже стоит в зале. Остальные реликвии подняли дикий шум, он слетел с катушек, а остальное ты знаешь, – от подробного перечисления она воздержалась. В любом случае Мона надеялась, что сейчас внезапно откроется портал в ад, но не чтобы увидеть там своего мужа, а чтобы нырнуть туда самой, как минимум на какое-то время.
Ну что она опять сделала не так? Она ведь колдовала сейчас каждый день и при этом высвобождала гораздо больше магии, чем для этого простейшего детского упражнения. Даже младенцы максимум после третьего взорванного подгузника учились не упускать магию ненамеренно. Но Мона направила магию в чистой форме на неудавшийся тавматургический эксперимент – типичную ходячую зомби-катастрофу.
Мона Хасс, почти двадцать шесть лет, и, если бы существовали подгузники для магических сил, она бы от них не отказалась.
– А почему они до сих пор так светятся? – Борис недоверчиво приблизился на шаг, как будто опасался, что она в любой момент могла загореться. Не такая уж и абсурдная мысль.
– Это надолго. И не в первый раз. А ты как думаешь, почему я ношу печати? – Она криво ухмыльнулась.
– Я постепенно начинаю осознавать масштабы твоих сил. Это правда поразительно.
– Поразительно? Это ужасно, – заныла и застонала Мона, уставшая от себя и этого мира. – Ты только взгляни на этот хаос! А дыра в гобелене? Как мы это исправим?
Но вместо ожидаемого угрюмого участия в ее драме Борис лишь звонко засмеялся и помотал белокурыми волосами.
– Дорогая Мона, насчет этого мы что-нибудь придумаем. Как я уже говорил в начале нашей замечательной дружбы – у нас тут есть вазы, во всем могут быть виноваты они. И это уж точно происходит не впервые. У статуи Юлия Клавдия Бамбукия еще было две руки, когда я начал здесь работать.
– Серьезно? – в шоке выпалила Мона, хотя определенно заметила что-то вроде намека на стыд в эмоциях ухмыляющегося Бориса. Однако он тут же откашлялся.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе о статуе кошки Бастет? Она использовала песочницу на соседней детской площадке как туалетный лоток.
– Звучит не так уж и драматично.
– Днем.
– О.
У него на лице появилось довольное выражение меланхоличного воспоминания, и Борис блаженно уставился в потолок.
– Бену пришлось ее ловить, это стало нашим первым совместным приключением. Старые добрые времена!
В его вздохе было что-то от старухи, вспоминающей прошлое, и Мона почувствовала, что даже ее нервозность капитулировала перед такими безобразиями. Борис обладал уникальным талантом унимать ее тревоги и представлять сверхъестественный хаос как повседневность. Страшно подумать, что было бы, если бы в этом музее она могла рассчитывать только на себя. И его двухтысячелетний опыт нежизни, и способность действовать, когда необходимо, – Мона не знала, как бы она справлялась без него. Без его улыбки, его юмора. Бальтазар – это прекрасно, но Борис – ее лучший друг, и она любила его особенной любовью.
– Если не считать вопящих родителей, которые разбрасывали вокруг формочки для песочницы, газетные статьи по этому поводу стали магнитом для публики, – завершил Борис свой рассказ, который Мона слушала лишь вполуха. На нее опять давил жар подступающих слез, и она шумно шмыгнула носом.
– Так или иначе… как ты думаешь, дорогая ведьма, что скажет директор, когда мы предложим ему немертвого вольпертингера, хм? Гвоздь программы.
– Маловероятно, но… – не успела она закончить предложение, как коридор осветила яркая вспышка, поглотившая фиолетовое излучение горящих рук Моны. Их с Борисом ослепило свечение огненного столба. Еще до того, как пламя опало, из адского огня вышел Бальтазар.
– Мона? Что случилось? – в его голосе звучало раздражение, а когда она с неуверенным «Эм» подняла сияющие руки, он сразу решительно шагнул к ней. На его черном хлопковом пальто оседали последние язычки пламени.
– Осторожно, – предупредила Мона, однако Бальтазар взял ее за правое запястье и буквально притянул к себе.
– Проклятие, – прокомментировал он ее светящиеся ладони.
– П-прости!
– Все хорошо. Все
