Встретимся вчера - Сара Сук
– Омме попался невкусный ходу-гваджа, – говорит Та Эйми.
В этот раз я не досматриваю. Я гляжу на воду. По всему берегу ищу глазами женщину в белом, но ее нет. Все в точности как было: сапбордисты, ребята в воде, парень бежит догонять друзей. Но женщины, наблюдающей за всем этим, не видно.
Я жду. Жду. Мои глаза буравят песок в том месте, где она стояла. Но никто не приходит.
Меня охватывает разочарование. Я сажусь на песок, ходу-гваджа по-прежнему в моей ладони. Ну вот и все. Хотя одна вещь, похоже, прояснилась.
Кем бы ни была та женщина вчера, она точно не часть исходного воспоминания. Она не оттуда.
А кто же она тогда? И как туда попала?
– Смотри, Эйми, я сделал черепашонка, – говорит аппа той Эйми и показывает на черепашку из песка, охраняющую замок. – Придумаешь ему имя?
Мое внимание медленно переключается на них. Я вижу, как беспечно улыбается аппа этой песочной черепашке, которую слепил своими руками. Кривоватой, но все же черепашке. И тут я вспоминаю его лицо на экране моего телефона во время недавнего видеозвонка, неловкую тишину между нами, несказанные слова, отдаленность. Пытаюсь представить себе сегодняшнего аппу лепящим песочных черепашек. Это трудно. Не получается.
– Я назову его Алекс! – кричит Та Эйми. Она хватает пустое пластиковое ведерко, берет за руку аппу и тащит его к морю. – Давай налепим еще песочных черепашек. Еще!
У меня сжимается сердце. Неужели, это один и тот же человек? А как насчет меня?
ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ ЭЙМИ: РАЗВОРОТ ДЛЯ РИСУНКОВ
Страница покрыта наклейками из кондитерской «Пушистый Пекарь». Их десять. Внизу страницы надпись от руки:
Аппа водит меня в пекарню, чтобы собрать все наклейки! Думаю, ему уже надоела их выпечка. Осталось получить всего две!»
Двух наклеек не хватает…
Шестнадцать
Я провожу остаток дня в Сеульском лесу. Фотографирую все вокруг, чтобы обрести устойчивость в настоящем, чтобы напомнить себе, что я снова здесь, в своем мире. Такая активная фотосъемка добивает батарейку в моем «Кэноне», и я перехожу на камеру телефона. Но телефон не дает нужного эффекта – уж больно легонький. И я отправляюсь домой.
Подходя к дому комо, замечаю знакомый силуэт на дворовой тренажерной площадке. Такие площадки я обнаружила по всему Сеулу. Они похожи на детские, но вместо качелей и горок – эллипсы и силовые тренажеры. Не такие навороченные, как в спортзалах, но вполне рабочие. По моим наблюдениям, чаще всего на них упражняются пожилые люди. Подхожу ближе. На одном из эллипсов двигает ногами не кто иной, как Чун Хо.
Мы замечаем друг друга одновременно. У меня куда-то проваливается желудок.
– Эйми! – кричит он, поднимая руку.
Вдруг на его лице вспыхивает тревога – покачнувшись, он теряет равновесие и едва не падает с тренажера.
– Ой-ой! – Я подбегаю к нему. – Осторожнее, сэр, вы же не хотите сломать спину.
Он смеется, восстанавливая равновесие.
– Я не столетний старичок, просто неуклюжий парень.
– Уверен? Мне оттуда показалось, что тебе не помешало бы взять пару уроков у бабушек и дедушек в парке, пока ты не травмировался. Уж они покажут, как это делается.
Он ухмыляется и соскакивает с тренажера. Теперь мы лицом к лицу.
– Да я однажды стану атлетом олимпийского уровня на этой штуке. Вот увидишь.
Повисает пауза, от которой становится неловко. Я делаю шаг назад, растирая руки:
– Так как ты здесь оказался?
– Мой папа в гостях у твоей тети, – говорит он, показывая на дом, – и я решил, что побуду тут на улице, подожду… э-э заката.
– Заката? – Я поднимаю брови и смотрю на небо, все еще голубое. – Долго ждать придется.
– Да, – улыбается он нерешительно. – Наверное, ожидая заката, я в какой-то степени ждал тебя. Хотел узнать, как ты.
Включается бдительность, но на сердце теплеет. Он беспокоится обо мне. Я разрываюсь: сказать, что все в порядке, или сказать правду. Что мне одиноко, что я в растерянности и, кажется, схожу с ума. Что у меня есть разные теории, которые звучат странно, но они могут и подтвердиться, и я не представляю, куда меня это приведет.
– Все в порядке, – в конце концов говорю я. – Спасибо, что интересуешься.
– Уверена? – настойчиво переспрашивает он. – Если у тебя проблема, я могу помочь исправить.
Я снова делаю шаг назад, моя бдительность усиливается.
– Меня не надо исправлять.
– Черт, я плохо сформулировал. Я не имел в виду, что надо исправлять тебя, – спохватывается он. – Просто вчера ты была так расстроена из-за случившегося, и я хотел тебя проводить, но не знал, нужно ли это тебе. Мы ведь еще так мало друг друга знаем, и, боюсь, мы с друзьями вчера подпортили тебе жизнь. Мы все очень переживаем, что говорили про СЧИВ, не зная, что он у тебя есть, и прямо перед тем, как ты исчезла. Наверное, этот разговор был для тебя мучительным. И я хочу извиниться за себя и за них. И там было столько зевак, которые пялились на тебя, и мне надо было их всех разогнать к черту… и…
Я смотрю на него. Он умолкает, глядя себе под ноги:
– В общем, извини. Я мелю вздор. Обычно у меня получается лучше.
– Что получается лучше?
– Исправлять ситуацию. – Он переводит дыхание. – Я вот что имел в виду: если ты захочешь поговорить, я готов слушать.
Моя самозащита ослабевает. В его сбивчивой речи есть что-то, что отзывается в моем сердце. Мы еще так мало друг друга знаем. Еще. Я могу продолжать держать дистанцию, потому что мы еще почти не знакомы. Я могу вежливо поблагодарить за внимание и попрощаться. А могу сделать шаг навстречу и открыться. Мое исчезновение не отпугнуло его. Мы еще успеем узнать друг друга лучше, если я позволю.
– Как ты мог убедиться, у меня синдром чувственного искривления времени, – говорю я. – Ты раньше знал?
– Нет. Если папа и знает, мне он не рассказывал.
– А.
Все подтвердилось. Хотя вчерашнее удивление на его лице говорило само за себя. Я продолжаю:
– Мое триггерное ощущение – запах. Иногда, почувствовав запах, связанный с каким-то воспоминанием, я на время возвращаюсь в
