Встретимся вчера - Сара Сук
Он кивает медленно, как будто впитывает мои слова.
– Мы догадались, но не совсем поняли, из-за чего это. Из-за ходу-гваджа?
– Да.
Настраиваюсь отвечать на вопросы. Я не против вопросов, даже ценю их, особенно от людей, для которых что-то значу. Но, как сказал Чун Хо, мы еще так мало друг друга знаем. И я не представляю, как он отреагирует, и не хочу, чтобы он решил, что меня надо исправлять.
Он качает головой:
– Опасная вещь – эти грецкие орехи. Им не стоит доверять. В детстве я одним подавился, прикинь.
– Да ты что!
– Серьезно. Брату пришлось оказывать мне первую помощь. Он утверждает, что в тот день спас мне жизнь.
Я смеюсь, он поднимает бровь:
– Я был при смерти, а ей все хиханьки, нормально?
– Только потому, что ты стоишь передо мной и полон жизни. Если бы орех прикончил тебя, я бы точно не стала смеяться. – Я делаю торжественное лицо.
– Хорошо. Потому что, если бы орех меня все же прикончил, именно тебе пришлось бы за меня мстить.
– А почему это мне?
– Так гласит мое завещание. Это обязывает.
Я опять смеюсь, и серьезное выражение лица не получается.
– Откуда бы я взялась в твоем завещании, если бы орех убил тебя в детстве? Ты что, переместился бы во времени, чтобы его написать?
Это надо же такое ляпнуть. Мои слова на мгновение зависают между нами, но смутить не успевают: тишину нарушает Чун Хо. С неподдельным интересом в глазах он спрашивает:
– А так можно? В смысле, перемещаться во времени и что-то менять. Я слышал, СЧИВ так не работает, но…
– Все верно, – качаю я головой. – Это так не работает. Я не могу ничего менять, только наблюдаю.
– Это страшно? – спрашивает он.
– Бывает, – признаюсь я. – Это ужасно сбивает с толку. Всегда пара минут уходит на то, чтобы сориентироваться, понять, где я вообще оказалась. А если воспоминание… тяжелое, бывает мучительно торчать там, пока оно не закончится. – Я отвожу взгляд в сторону, на тренажеры, и добавляю: – Но некоторые воспоминания милые, и там приятно побывать.
«Как мы с тобой возле киоска с лепешками хотток», – говорю я про себя. Это было одно из первых воспоминаний, куда я попала, когда это началось.
Руки семилетнего Чун Хо были покрыты рисунками – целая чернильная карта на коже. Роботы, обезьянки, моржи в шляпах-котелках. На правой руке линии были гораздо увереннее, чем на левой, потому что Чун Хо – левша.
– Я тоже такую хочу, – сказала я и вытянула руку.
Он вскинул на меня огромные карие глаза:
– Что тебе нарисовать?
Я задумалась на секунду. Моей мамы на тот момент не было рядом уже год. Я еще была таким ребенком – верила, что она может вернуться.
– Давай грушу.
– Грушу?
– Это мой любимый фрукт.
Это был и мамин любимый фрукт.
– Большую корейскую грушу или такую зеленую, как продают в Канаде?
– Корейскую.
– Ладно.
Он обхватил мое запястье пальцами, липкими от лепешек, и начал рисовать. Пахло корицей и медом. Он нарисовал грушу, добавил цветы на фоне, прорабатывая каждую деталь. И тогда я решила, что он мне очень нравится.
У того Чун Хо, который передо мной сейчас, нет на руках фальшивых татуировок, но его пальцы по-прежнему в чернильных пятнах от рисования. Я не знаю, сохранил ли он наше общее воспоминание, и оставляю его при себе.
– А вчерашнее воспоминание было приятное или тяжелое? – спрашивает он.
Я задумываюсь надолго. Он и так уже беспокоится обо мне. Не хочу, чтобы он беспокоился еще больше. Но раз уж мы начали такой разговор, притворяться тоже не хочется.
– Тяжелое.
Он думает пару мгновений, а потом протягивает руку:
– Пойдем.
Я моргаю:
– Куда это?
– Стресс снимать.
Я беру его за руку. Вот бы узнать, чувствует ли он, как у меня бегут мурашки от прикосновения к его коже. Интересно, у него так же? Он с улыбкой ведет меня к двум эллипсам, стоящим бок о бок:
– Вызываю тебя на гонку.
Я смеюсь, но смотрю вопросительно. Забираюсь на один из тренажеров, с сожалением выпуская руку Чун Хо. Я уже скучаю по его прикосновению, но решаю послушаться и посмотреть, куда это меня приведет.
– И что же это будет за гонка на неподвижных тренажерах?
– Надо следить за скоростью движения ног. Это будет тридцатисекундный спринт. Поддаваться я не намерен, так что ты уж поднапрягись.
– Что-то мне совсем не страшно.
– Ох, пожалеешь ты об этих словах, Эйми Ро. Готова?
– Готова!
– Вперед!
Мы соревнуемся, руки качают, ноги жмут. Я так разгоняюсь, что уже пульс зашкаливает и пот градом.
Двадцать семь секунд. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать.
Мы останавливаемся, оба хрипим.
– Кто победил? – спрашивает он.
– Ты что, не следил?
Он громко хохочет, потом поворачивается ко мне, тяжело дыша, с раскрасневшимися щеками. Я чувствую, как от его долгого взгляда мое лицо заливает краска, хотя, казалось бы, куда больше после такого забега.
– Короче, что я хотел сказать перед тем, как все испортил. Примерно вот что. Наверное, мне не понять, каково это, исчезать без предупреждения, и что ты при этом чувствуешь, – говорит он. Его лицо становится серьезным. – Наверное, это как балансировать на стыке двух миров. Всегда на краю, с риском в любой момент перевернуться. Но если тебе нужно напоминание о том, какой из миров реален, то я здесь, рядом с тобой, – улыбается он. – Все теперь сказал.
Здесь, рядом с тобой. Сколько в этом слове присутствия. Здесь. Я беру его слова, прижимаю к себе и чувствую их пульс. Моя грудь сжимается от этого дара, от этого неожиданного чуда.
Я приваливаюсь к тренажеру:
– Вообще-то, сдается мне, мои ноги двигались чуть быстрее твоих.
– Судьи требуют доказательств.
– Повторный забег?
– Идет.
Снимок: парень с пятнами чернил на пальцах и девушка, балансирующая на стыке миров, соревнуются в скорости, не сдвигаясь с места ни на сантиметр. Изображение их ног смазано – так быстро они мчатся или такими быстрыми они себе кажутся. Это неважно. Важно, что они здесь.
Позже в тот же вечер я сижу на кровати с полотенцем на голове после душа и вызываю Никиту по «ФейсТайму». У нее, конечно, раннее утро, но я знаю, что мой звонок она не проспит.
Как я и ожидала, она появляется на экране телефона после второго сигнала и вопит:
– Эймс! Где тебя носило? Ты что, не видела мои сообщения? Я все понимаю про каникулы, про разницу во времени, но мне ведь жизненно необходимо
