Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
Кривощёкий подумал так, и счастливо улыбнулся, запрокинув лицо к мокрому небу… Больше ведь и не было никого вокруг — не у кого было спрашивать, и некому было улыбаться…
Но первый же шаг вышел совсем неудачным — что-то вязко хлюпнуло и полезло меж босых его пальцев. Эрвину даже это не смогло испортить настроения, он не перестал улыбаться и даже переступил ногами на одном месте — он так перемерз в воде и грязи, что аж разнежился, топчась на тёплом… чем бы оно ни было.
Невдалеке, будто окликнув его, коротко мыкнула корова. Тускло, по-жестяному, звякнул оттуда колокольчик — рогатая голова мотнулась поверх высокой травы, распугивая мух… пузатых и ленивых. Те обиж-ж-женно закружились вокруг острых костяных кривулин, которыми корова безуспешно пыталась их боднуть.
Шея у коровы была коричневая, в обширными чёрными пятнами…
— Буряша… — зачем-то позвал её Эрвин и пошёл в её сторону, с некоторым даже сожалением попрощавшись с парным теплом под ногами и отирая на ходу босую подошву о траву.
Корова скосила на его голос лиловый волдырь глаза, но всё равно глядела куда-то мимо. Она не была привязана — Кривощёкий нигде не заметил ни веревки, ни колышка среди густой травы…, но не отходила прочь, глуповато пялилась то налево, то направо от себя, косо двигая челюстью. Эрвин несколько раз помахал руками — проверяя, не слишком ли бодливая…, но корове, вроде, был плевать на него — она лишь вздрогнула и нервно переступила задними ногами в траве, когда Кривощёкий прикоснулся к её вымени.
Эрвин только сейчас понял, насколько сильно проголодался.
Он ведь размечтался как обычно доесть завтрак из трактира, который с раннего утра принёс Хозяину Луцию — тот снова даже не прикоснулся к еде. Чем Луций питался с своих заросших сорняками развалинах, Эрвин не видел, но видать ел что-то… ни сидел же голодом! Только вот сегодня — вместо того, чтоб привычным уже жестом разрешить Эрвину набить брюхо дорогой жрачкой, Хозяин отправил его в город… за медью и железом… Чудны и непонятны дела твои, Хозяин… Раньше-то и овсяные пряники со всеми жевал, пусть и плевался с них, а теперь — и на такие яства не смотрит…
Как пацан с сельской Волопайки, Кривощёкий умел подоить корову, хоть из-за вечной бедности и был в том деле не слишком искусен. Он ласково огладил вымя, успокаивая рогатую… потом неловко поймал в колечко двух пальцев упругий пузырёк, и брызнул пенистой струйкой прямо себе в пригоршню. Корова жалобно мыкнула и протестующе заелозила задом. Сосцы её были воспалены и вяло кровоточили — молочную пенку на ладони Эрвина чуть прикрашивал розоватый оттенок.
Вот ведь… невезуха!
Кривощёкий разочарованно вытер перепачканную клейким ладошку о мокрые штаны.
Пить такое молок было совсем нельзя — где у скотины кровь, там и гной, того и гляди животом замаешься, а то и вовсе сляжешь потом с брюшной горячкой. Корова снова мыкнула, испуганно взбрыкнув на какой-то звук в траве, и слепо повела рогатой башкой. Кривощёкий отчего-то тоже охнул и мелко заозирался… но, вроде бы, ничего, кроме ветра, этой травы не тревожило. И только когда корова уронила голову к самым его ногам и замычала протяжно, обречённо и истово — Эрвин догадался, наконец, обернуться…
Тот человек — стоял сразу за его спиной, невесть как умудрившись подкрасться совсем бесшумно.
Эрвин увидел сначала его голое пузо, торчащее далеко вперёд, и это при худых-то боках… Отвороты распахнутой на все пуговицы душегрейки, что это пузико обрамляли — только делали его вид ещё нелепее. Кривощёкий спешно отпятился на несколько шагов и только тогда смог отозвать взгляд от этого тугого кожаного шара с острым пупом и разглядеть лицо под краем низко надвинутой шляпы.
На войлочном краю этой шляпы часто-часто висели дождевые капли, будто крепко пришитые бусины — каждая из них плясала, готовая вот-вот сорваться… Но, пока этот странный человек смотрел на Эрвина и мелко хихикал, глядя, как он пятится, ни одна из них так и не сорвалась.
А Эрвин — на каком-то несчитанном, но скорее всего на пятом, шаге… вдруг неловко переплёлся ногами и уронил сам себя в траву, громко и смачно плюхнув в ней насквозь промокшим задом.
Корова тут же шарахнулась в сторону, едва заслышав этот звук… и несколько раз подряд слепо боднула воздух рогами — лишь бесцельно расталкивая ими траву.
Человек в душегрейке снова беззвучно засмеялся, и кадык его запрыгал вверх-и-вниз — будто собирался выскочить из горла и влажным комком шлёпнуться ему под ноги… и тогда это был бы единственный звук, который распознали бы бедные Эрвиновы уши среди мычания и шороха. Но ничего такого не произошло… Человек также внезапно перестал смешливо трястись и подмигнул ему…, а Кривощёкий с ужасом понял, что глаза его столь же белы, и так же подёрнуты едва заметной кровавой поволокой, как и то пропащее молоко, что Эрвин не до конца отёр с ладони.
— Я не пил… Не пил твоего молока! — плаксиво заголосил Эрвин. — Это твоя Буряша, Лентяй… только твоя! Смотри… — он распростёр ладони, то ли предъявляя их Лентяю-Коровнику, то ли просто загораживаясь от него. — Вымя у неё плохое. Не пил я, не пил… и не пригубил даже.
Но ничего не изменилась в глазах у голопузого этого человека — ни пощады, ни сомнения… на даже простой понятной насмешки. И это было особенно страшно — рот веселился, губы извивались червями, и капли по войлочному краю плясали, плясали безудержно…, а в глазах, мутных и белых, ничего не отражалось, одно заспанное безразличие творожилось в уголках этих глаз кислыми хлопьями… Мол, пил ты или мимо лил — да какая мне разница… так говорили его глаза.
Корова зацепилась в траве рогом, намотала на него спутанных стеблей и с натугой вырвала тугой колтун, воздела его на рога и… тотчас позабыла, с чего всё началось — свисающие перед глазами стебли заинтересовали её, корова поймала их длинным языком, затащила в рот и принялась мерно пережёвывать, постепенно втягивая в себя редеющий на глазах травяной клок…
А Лентяй-Коровник сделал короткий
