Жестокие всходы - Тимофей Николайцев
— Теперь, когда мы остались наедине — прекрати говорить загадками! — велел ему Луций. — От чего ты хотел меня предостеречь?
— О том, что цвета на одеждах — тоже способны смешиваться… — совершенно не вняв его приказу, продолжать гнуть свою линию старик.
Пока Луций так и не смог однозначно понять — ухмыляется тот временами, или просто оттопыривает нижнюю губу, чтобы хоть вдоволь напиться дождём.
— Пока коричневые, чёрные и голубые считают, что умеют удерживать Подземных Повелителей в Колодце… пока они кичатся и соревнуются друг перед другом, кто глубже запустил туда руку… они и в самом деле не слишком тебе опасны, Хозяин. Но всё изменится, когда они встанут в один ряд и сомкнутся друг с другом плечами…
Нет, похоже, что этот старик и вовсе не был способен говорить прямо.
А быть может, он и впрямь считал своего Хозяина куда умнее, чем тот был на самом деле, а потому — не решался оскорбить его плебейской простотой обычных слов.
И, решив пока считать, что это именно так, Луций многозначительно кивнул и замолчал — под натужный скрип колёс обдумывая всё, что было им сегодня услышано.
И болтливый старик за всё то время, что Луций думал — не произнёс больше ни единого слова.
Глава 38 (холодная, как тошная беда, что вечно ходит следом за удачей…)
Течение у самого дна было очень сильным — Кривощёкого сразу же закружило и понесло в ручье, и только благодаря этому он не вонзился башкой в топкое дно и не увяз в нём навеки. Изредка ему удавалось всплыть на поверхность — тогда он торопливо делал глоток-другой воздуха, сколько успевал… и его вновь окунало с головой в мутное и илистое.
С того уступа, где только что стоял Приговорённый дом — всё ещё что-то сыпалось, и скатывались по склону в овраг припоздавшие обломки, дробясь на лету и рябя собой воду. Душное облако расплывалось поверх, и отсюда, с воды, уже не понять было — пыль это или вознёсшийся пепел… Когда течение разворачивало Эрвина лицом к уступу, то он замечал порой серебряные дождинки, насквозь пробивающие это облако и ничком падающие слева и справа от поплавка его, Эрвиновой, головы — будто прикосновение этого облака умерщвляло всё на свете, даже сам дождь…
Потом Эрвин подумал, что некоторые из этих капель вполне могли быть и пулями — слишком уж тяжело они падали, слишком уж высокие фонтанчики выбивали из спины обезумевшего ручья. Он так и не разглядел жандармов, оставшихся на уступе, а значит они тоже вряд ли видели его — стреляли наугад сквозь разделившую их пепельную пелену и, скорее всего, уже пришпоривали лошадей, чтоб убраться восвояси.
Кривощёкий не знал, насколько далеко бьют их винтовки, но особо не опасался погони — Свайный не зря всю жизнь величался Тупиком, и дальше вдоль оврага здесь не было проложено ни дороги, ни даже пешеходной тропки, где лошадь могла бы удержаться на краю обрыва.
Он опасался лишь того, что рано или поздно его вынесет к противоположному склону оврага, и там затащит под путаницу затопленных ив. Эрвин пытался судорожно подгребать, но течение, не обращая никакого внимания на его отчаянные усилия, влекло и влекло его дальше и дальше — порой опасно пронося под накренившимися к самой воде стволами. Один раз его проволокло между двумя всплывшими со дна корягами, и Эрвин чувствительно шваркнулся о них ребрами, когда вместе с потоком переваливался через скользкие, но при этом суковатые колоды. Одна из коряг податливо крутнулась на воде, приподняв что-то, застрявшее на самом её комле…
Кривощёкий не успел разглядеть, что это было — что-то мылкое, несвежее, раздутое изнутри. Оно колыхалось, будто гирлянда мягких белёсых пузырей, шарнирно склеенное друг с другом. На миг Эрвину показалось, что в он видит сквозь толщу воды новенький, совсем не пострадавший от долгого пребывания в воде, сапог — видит очень отчётливо, и как будто бы даже жёлтые гвоздики набиты по краю подошвы…, но его снова перевернуло и окунуло с головой, и снова замельтешили перед глазами расчёсанные быстрым течением стебли… Когда Эрвин опять вынырнул — утопленника уже и след простыл, да и какие на воде следы?
Ручей изогнулся подковой, и мимо плывущего из последних сил Эрвина пошла самым краем берега притихшая в горе своём Волопайка.
Всего через несколько саженей начинался недостроенный мост — сваи вразброд стояли поперёк течения, и оно бесновалось, расшатывая их и очерчивая бурунами каждую… Тут Кривощёкому пришлось грести до судорог в плечах — чтобы не впечатало со всей дури в гудящую от напора воды просмоленную древесину… и он как-то сумел проскочить между сваями, отделавшись лишь парой синяков. Сразу за мостом овраг мельчал, и ручей расширялся, течение теряло норов — буруны уже не пенились, только бултыхались вдоль берегов широкие лопуховые листья, тесно обсиженные напуганными лягушками, да змеились стебли водяных лилий.
Кривощёкий несколько раз мазнул животом неглубокое дно и попытался встать… только зря увязнув ногами и разом лишившись обоих дырявых своих башмаков. Не решаясь заново искушать судьбу, Эрвин снова лёг на воду плашмя и лежал так, пока течение не ослабло уже совсем, устав толкать его в босые пятки.
Прошло довольно много времени, прежде чем он вновь задел рукой скользивший мимо берег…
Трава, растущая здесь, не выглядела сорной и не полосовала колко ладони — была непривычно мягка в пригоршне. И Кривощёкий обрадованно вцепился к неё — как кутёнок цепляется за лохматую мамкину шерсть, и одним длинным рывком притянул себя к низкому берегу, потом опёрся о него локтями, отчаянно зашустрил коленями и выбрался, наконец, на твёрдое…
Неизвестно, сколько он провалялся ничком, понемногу переводя дыхание и время от времени тошнотно срыгивая воду.
Дождь понемногу стихал.
Досыта напившийся водой ручей всё‑таки вынес его куда-то за пределы города — сейчас вокруг Эрвина не было больше ничего каменного. Только трава, только земля и небо — промокшее и низкое. Ближайшие городские крыши едва-едва багровели на дальних пределах видимости — самыми коньковыми узлами задевая рваные тучи. Ни карнизов, ни стен домов под ними Эрвин уже не смог различить с такого расстояния.
Кривощёкий пополз прочь от берега — как был, на четвереньках, пока под локтями и коленями не перестало чавкать. Потом собрался с силами и встал, пошатываясь… весь с ног до головы перемазанный раздавленным зелёным фаршем.
— Опять повезло, что ли? — спросил Эрвин самого себя.
Он ощупал лицо руками
