Сказания о мононоке - Анастасия Гор
Получается, большинство погибших – приближённые даймё? Те, кто регулярно видел его воочию. При этом сам даймё почти не покидает своих покоев – неудивительно, что брат его всю власть в замке к рукам прибрал.
«И всем убитым удачно подыскал замену, даже в своём собственном лице. Обеспечил себе доступ к почтовым перепискам, а значит, и связям со внешним миром, и поставил везде своих людей», – поняла вдруг Кёко и на ходу сделала ещё одну пометку.
После она остановилась у окна, опёрлась локтями на неширокую раму и свесилась наружу с усталым вздохом, размышляя. Как-то слишком уж избирательно и в то же время хаотично мононоке подыскивает себе жертв… В чём заключается отмщение, если убить служанку и человека, который заполняет за тебя скучные бумаги? И что заставило мононоке вдруг перескочить с обычных слуг на брата самого даймё? Кому же именно он мстит в столь непоследовательном ключе? И откуда появился?
Все служанки утверждали, что до этого, вот уже как десять лет после окончания паучьей лихорадки, никто из служащих замка больше не умирал. Шин Такэда даже казни и сэппуку устраивать запретил на его территории, настолько любит чистоту и не переносит смерть. Может, мононоке пришёл сюда извне? Или в замке было совершено убийство, о котором никто не знает или просто не говорит вслух?
В конце концов Ёримаса много таких историй Кёко рассказывал, нескольким она даже сама становилась свидетельницей на чайной террасе. Нередко мононоке – последствия стыда, семейной тайны, попытка избавиться от бремени, которым стал некогда любимый человек. Но кто-то из служанок наверняка бы о подобном проболтался или хотя бы намекнул! Многие – Странник у них спрашивал – годами тут работали, одна – почти полвека! И никто подходящую под ситуацию смерть не вспомнил, зато многие вспоминали госпожу Акане…
– Госпожа Акане, – задумчиво промычала Кёко и подняла опять дощечку, чтобы сделать новую пометку.
Сзади хлопнула дверь. Что-то зашипело, как капли воды, упавшие на раскалённую сковородку.
Цварк!
А с таким звуком зацепился за гвоздь и порвался рукав одолженного Наной кимоно. Шёлковые нити в нём были не только блестящими, засеребрёнными в лунном свете, но и прочными, как канаты. Лишь благодаря им рукав до конца не разошёлся, а сама Кёко не упала вниз с третьего этажа тэнсю, который из-за фундамента был высотой минимум с шестой. Она буквально повисла над пропастью, ведь нечто толкнуло её прямо в спину и перебросило через оконную раму.
Визг так и умер у неё на языке, толком не родившись – то животный страх мгновенно убил его. Кёко беззвучно открыла рот, и воздух, застывший от холода, которым повеяло из замка, пробкой застрял у неё в горле. Кёко лишь чудом могла дышать. Запах свежести, сладость растущих в садике безротиков, водянистой прохлады окислился на языке, приобрёл мерзкий железистый привкус, и запах мононоке, который было ни с чем не спутать, заполнил лёгкие. Он же вытеснил ужас от слетевших с ног гэта, выскочившей из рук и разбившейся вместе с ними дощечки с письменами и рябивших внизу камней… И пробудил первобытные инстинкты.
«Держись, держись!»
Руки взлетели вверх, едва зажившие от порезов ладони, ещё замотанные в повязки, намертво вцепились в оконную раму, до крови поломались от натиска ногти. Голова кружилась, и оттого кружились перед глазами Кёко верхушки деревьев, постройки и цветочные клумбы, каменные дорожки и люди, таскающие туда-сюда кадки с водой и даже не замечающие её. Не сразу, но Кёко сообразила, что вниз ей лучше не смотреть, и задрала голову. Она никогда не боялась высоты, но даже булыжник, упав оттуда, откуда вот-вот могла упасть она, раскололся бы надвое. От её пустой черепушки же ничего не осталось бы и подавно.
«Сосредоточься, сосредоточься!»
Кёко зажмурилась на мгновение, а когда снова открыла глаза, то увидела свесившуюся с козырька крыши мохнатую кошачью морду, будто подпалённую и выжженную до черноты на фоне остальной её кремовой шерсти. В два раза крупнее обычного, почти размером с собаку, и в два раза причудливее: бесхвостый, с рубиновыми кисточками на ушах и разноцветными глазами: один не просто голубой, а топазовый. Другой – жёлтый. В оскаленной пасти, где собиралась вязкая слюна, точно животное бешеное, мелькнул раздвоенный язык. Когти кота с такой силой вонзались в крышу, когда он рванул прочь, что пробили кровлю и оставили после себя длинные борозды.
«Откуда здесь кот?! Это он меня в спину вытолкнул? Что за неистово сильная зверюга! Нет, после такого ты уж точно не уйдёшь!»
Если то мононоке, решила Кёко, лучше ей и впрямь разбиться, чем упустить его. Руки окрепли, напряглись, жилы и мышцы проступили под кожей, а на ладонях вновь открылось несколько порезов. И всё же Кёко подтянулась вверх, отцепила рукав от спасшего её гвоздя и взобралась на подоконник. Но не спрыгнула в коридор с облегчённым вздохом, а ухватилась за край козырька и подтянулась вверх следом за котом.
«Ты маленькая госпожа или маленькая мартышка?» – спросил её отец однажды, и теперь Кёко знала, что ей стоило ответить: «Я оммёдзи, и я просто делаю то, что умею лучше всего».
А лучше всего она умела взбираться на крыши и бегать по ним, как та кошка, за которой она теперь гналась. Гэта давно ударились о землю и затерялись где-то, но то было к лучшему: босиком Кёко лучше чувствовала черепицу. Пальцы и пятки резались о её края, но так ловчее и безопаснее, нежели когда скользит деревянная платформа.
Кёко летела по замковой крыше, перепрыгивая через треугольные щипцы и башенки, похожие на драконьи гребни. Даже черепица напоминала чешую – сверкающая, узорчатая и со знаками, что были призваны защищать от наводнений и пожаров. Очень скоро оказалось, что это совсем не то же самое, что бегать по верхушкам хлипких и одноэтажных камиурских домов: замок огромный, с крутыми скатами и шпилями, с целыми площадями и сам был точь-в-точь как уснувший дракон!
Тело Кёко окончательно стряхнуло с себя тяжесть пережитого страха и вновь приобрело воздушность и лёгкость. Не напоминай она себе постоянно, что это погоня, а не веселье, она бы, наверное, смеялась в голос, настолько соскучилась по лазанью. А разноглазый кот тем временем продолжал убегать – только пушистый бесхвостый зад впереди виднелся.
– Замри! – воскликнула
