Сказания о мононоке - Анастасия Гор

Именно поэтому Кёко, отчего-то проснувшись глубоко за полночь, не сразу поняла, что что-то не так.

Дым, панцирем защищающий их привал, выглядел совершенно обычно, разве что чуть резвее обычного шевелился. Словно не они одни укутывались в него, а был ещё кто-то третий, кто жадно тянул на себя это зыбкое одеяло, закручивал спиралью по центру там, где уже затух костёр. Кёко следовало бы сесть, шёпотом позвать Странника и достать коль не Кусанаги-но цуруги, то хотя бы его осколок, но тело её продолжало спать. Может, и сознание тоже спит? Может, ей это мерещится? То, как вздымается слева кокон, как восстаёт человеческая фигурка под ним, а затем справа, и затем снова слева…

Кёко попыталась хотя бы открыть рот, замычать, позвать, но ни одна мышца её, кроме поднятых век, не отзывалась. Чьи-то ледяные пальцы пересчитывали её позвонки, поднимаясь от поясницы к затылку. Может быть, это чары? Может быть, просто кошмар? Папоротники шелестели за спиной, Странник расслабленно и глубоко дышал на своей циновке, и лес вокруг был тихим и безмолвным, каким никогда прежде не был.

Кёко охватил болезненный нездоровый озноб. Она чувствовала себя как на кладбище, куда ей нельзя ходить, или как в храме, точно вновь выходила замуж за Юроичи Якумото. Сытый желудок скрутило, и что-то откинуло плед с её спины, поползло вверх по босой ноге и задышало у самого уха, отодвинув с него взъерошенные чёрные волосы.

Запахло промозглой сыростью, железом и кровью.

– Я тебя укушу, красавица! Я тебя попробую, сладенькая! Я тебя съем, милашка моя!

Кёко скосила глаза вбок и увидела мерзкую тварь. Желание мононоке ей тут же стало понятно, стала очевидна и его Форма, покрытая колючим слипшимся ворсом, и о своей Первопричине злой дух тут же сам ей поведал:

– Замуровала меня в шахте. Убила меня, убила любовью, камнями и остывшими чувствами. Скучный я, скучный, наскучивший! Первая, несравненная, единственная милашка моя, любимая предательница! Там столько пауков было, столько пауков кусало меня, пока кусать стало нечего. Теперь я сам буду кусать и поедать красавиц. Ам-ам!

Ворс ощетинился на плоском паучьем теле, двенадцать переплетённых рук и ног, покрытых шерстью с ярко-алым ядовитым окрасом, заключили Кёко в объятия, а восемь круглых, налитых кровью глаз уставились на неё, вытаращенные на лысой башке. Та взбухла и вылезла на конце волосатого и толстого туловища, точно гнойный прыщ. Костяные клешни и сразу трое челюстей клацали перед Кёко, насильно перевёрнутой на спину. Вязкая слюна, такая же ядовитая, как окрас мононоке, залила ей глаза.

Только когда дышать стало нечем, когда Кусанаги-но цуруги, лежащий в ножнах под её циновкой, завибрировал, зазвенел, обращая белёсый дым вокруг в чёрный, смоляной и удушливый, на той стороне от костра засветился бумажный офуда в красных чернилах.

– Прочь!

Два иероглифа, наложенные друг на друга и образующие цветок, вспыхнули на всю поляну и ослепили Кёко, а затем вытолкнули, уняли внутренний озноб, растопили налитый в тело свинец, вернули подвижность, саму жизнь, и прогнали чёрные едкие тени вместе со страхом и мононоке. Лишь клешни успели клацнуть напоследок в миллиметре от носа, и «Сладкая, сладкая, такая сладкая! Скоро я обязательно заберу от тебя кусочек!» осталось эхом звучать в облизанных ушах.

Кёко покрылась гусиной кожей, согнулась пополам, выкашливая залившийся ей в рот и ноздри яд, которого на самом деле не было, и вскочила с циновки, мокрая от пота насквозь, но затем сразу же упала назад. Даже с чёлки, прилипшей ко лбу, текло, и зубы стучали, как в пору самых суровых зимних холодов.

– Что?.. Что?.. Что?..

Она так и не смогла договорить. Металась из стороны в сторону, всё ещё путая сон и явь, пытаясь понять, где она находится – тут или где-то там. Ночь оставалась необычайно тиха, смотрела на неё скрюченными ветвями деревьев и светящимися с них жёлтыми совиными глазами. Кёко даже после поцелуя с Хосокавой не чувствовала себя настолько грязной, что хотелось бросить всё и нырнуть с разбегу в речку.

А на той стороне от костра мерцал офуда в тонких когтистых пальцах и, медленно догорая, осыпался пеплом.

В конце концов талисман облетел на землю лоскутами и крошками, и вокруг снова стало беспробудно темно, но, благо, лишь на секунду: Странник бросил в кострище ещё один офуда и разжёг огонь намного легче, чем это делала с помощью кресала несчастная, не смеющая возразить ему Кёко. Они оба уставились сначала друг на друга, а затем на пламя, умиротворяющее, фарфорово-бирюзовое.

Кёко, однако, потребовались бы сейчас все восемь миллионов божественных костров, чтобы действительно успокоиться лишь от их вида. Вкус жирного карпа снова ощущался во рту, смешанный с кислой желчью, и рука её так и зависла над красными ножнами, не посмев прикоснуться к ещё остывавшему мечу.

«Ледяной. Так вот отчего так холодно стало».

То, чем она защищалась, в чём находила надежду для всего своего рода, даже в сломанном и разбитом виде, вдруг стало таким же опасным, как призрачный яд, от которого у Кёко всё ещё чесалось и щипало лицо.

Она обхватила колени руками, пытаясь сжаться в комочек, и только когда сердце её стало стучать не быстрее, чем молот того кузнеца по наковальне, Странник наконец-то заговорил:

– Выходит, правдива твоя семейная сказка. Десять тысяч мононоке, заключённые в Кусанаги-но цуруги, действительно были и есть.

– Но ты ведь сказал, что не слышишь их там!

– Отсутствие шума не означает отсутствие жизни. Ты ведь, когда спишь, тоже не храпишь. По крайней мере, громко. – Он улыбнулся уголком раскрашенного рта, но Кёко не нашла в себе силы улыбнуться в ответ. Тогда Странник вновь сжал губы в тонкую линию и потёр рукавом кимоно щёку задумчиво. На той ещё виднелся отпечаток циновки.

– И куда подевался этот паучий мононоке? Ты его что, так легко упокоил?

– Конечно нет. Я просто его прогнал. Но куда он подевался, не знаю. Быть может, к своему прошлому «хозяину» вернулся. Вот тот удивится. – Странник хмыкнул снова как-то слишком весело.

– Давай я куплю у тебя золотую рукоять со змеем, а? – жалобно выдавила Кёко. – Ту, которую на рынке тогда вытащила… Вдруг благодаря ей меч сам собой соберётся? Или больше не будет мононоке выпускать. Сколько она стоит? Ты только скажи. Всё заработанное всю жизнь отдавать буду, если потребуется! Лишь бы сработало…

– Да не сработает, успокойся, – вздохнул Странник тяжело и устало. Он снова потянулся к своей кисэру,