Сказания о мононоке - Анастасия Гор
То была мико, но на мико совсем непохожая: косоде белое, а хакама сапфирово-синие, и рукава длиннее положенного раз в пять или десять, настолько, что волочились за ней по полу. Каштановые волосы тоже длинные, забранные в толстую, перевязанную красными нитями косу. Ни браслетов с колокольчиками на руках, ни людей вокруг, но храм поёт ей, сам воздух играет музыку в ритм её бон-одори – танцу неупокоенных духов. И пузатые маленькие фигурки, расставленные на перилах и окнах, подпрыгивают. Кажется, из редкого белого кахолонга – Цумики называла его жемчужным опалом. Прыжок, взмах, поворот, прыжок снова… Мико танцевала неистово, точно сама беспокойным и неутомимым духом стала, и ткала кругом полупрозрачные полотна, выстилая изнутри храм мягким, бархатным серебром.
Кёко мгновенно поняла, на кого эта мико похожа – на бабочку. И в то же время на ткача-паука, а ещё на Кагуя-химе, которая танцует так же умело и прекрасно. Правда, было в ней что-то пугающее… Возможно, округлая белая маска, расписанная на щеках и оставлявшая открытыми лишь губы, пухлые и тёмно-сливовые, как от вина.
Ещё один взмах, прыжок, прыжок…
Резкий вскрик.
– Ай! Что же ты, глупая лодыжка, – проныла мико, осев на пол и схватившись пальцами за тонкую, перевязанную бинтом щиколотку, которую вытянула из-под подола кимоно в сторону пузатых фигурок. На секунду Кёко померещилось, что их кольцо стало плотнее, точно они столпились вокруг неё, предлагая помощь. – Да, болит. Наверное, мне ещё рано танцевать… Ох, правда? Если ты так считаешь. Может, и впрямь попробовать… Угу…
Голубые шнурки, завязанные по бокам маски, легли ей на плечи, когда она наклонилась к статуэткам – послышался шёпот, которым мико с пустотой обменивалась. А затем она подтянула к себе ногу, пряча её обратно под подол, и захихикала.
– Ты что такое говоришь! Фу, как пошло. Перестань! Мы же не одни!
Кто-то однажды сказал Кёко, что родинка над уголком рта – признак безумия или врождённой склонности к нему. А учитывая, что у мико таких родинок было сразу две, прямо в её ямочках на щеках – и справа, и слева, – Кёко даже почти не удивилась. Но на всякий случай наклонилась к плечу Странника, пока они оба стояли перед крыльцом, и спросила шёпотом:
– С ней всё нормально?
– Нет, – ответил Странник. – Но ты не обращай внимания.
И, поправив короб за спиной, двинулся вперёд.
Кёко была уверена, что точно не сможет не обращать внимания на такое, тем более что мико, похоже, и была той самой Наной, на которую Кёко молилась все последние дни… Но нет, знакомство прошло на удивление гладко. Мико вышла к ним сразу, как заметила (одна из статуэток, которую она поставила на ладонь и поднесла к лицу, словно шепнула ей что-то на ухо, заставив наконец-то повернуться к входу), – и тут же расплылась в улыбке. Но маску так и не сняла: ни когда они кланялись друг другу, ни когда она пригласила их войти в храм, ни даже когда накрыла небольшой столик во внутреннем святилище. Там, возле печки, лежал такой же шёлковый пёстрый футон, а ещё стоял большой сундук и гора медной посуды, среди которой затесалось штук двадцать пиал, наставленных друг на друга горкой и опасно кренящихся вбок. Кёко гипнотизировала их взглядом, пока пила суп из чашки – горячий бульон с пастой мисо и водорослями вакаме был именно тем, что нужно после долгого дня пути, как и долгожданный уютный дом вместо соломенных циновок на земле.
Даже сейчас Странник не изменял себе и молчал, зато вот Нана болтала без умолку, будто воссоединились не два, а сразу три старых друга:
– Это храм местной богини шелковичных червей. У него нет названия, как у богини нет имени, но он здесь уже больше семисот лет стоит, представляешь?
От неё же Кёко узнала, что храм построили ещё в эпоху Хэйан – эпоху элегантной тьмы, как её прозвали поэты. И он дольше был заброшен, чем обитаем, пока Нана его не нашла. Не спрашивая ни у кого разрешения – не то чтобы здешнему даймё, а уж тем более сёгуну, вообще было до этого храма дело, – она прибрала здесь всё к рукам, а заодно прибралась сама: отремонтировала крышу и стены силами тех, кто натыкался на храм в своих путешествиях, как Странник; перестроила крыльцо, вернула к жизни тутовую рощу, которая перестала цвести ещё в прошлом веке, снесла тории и…
– Что-что ты сделала? – переспросила Кёко, не поверив своим ушам и чуть не опрокинув на себя чашку с супом.
– Снесла тории, – повторила Нана с улыбкой. – Они мешали.
«Обозначение священной земли, защищающее от всего нечистого и опасного, злонамеренного и даже смертельного, как проклятия и мононоке! – ужаснулась Кёко, но уже не вслух. – Эта жрица вообще в своём уме?!»
За них порой сами оммёдзи прятались. То, что возводили всегда в первую очередь, даже прежде самого храма, дабы отделить мир земной от божественного, грязное от сакрального, эта Нана просто взяла и…
– Спилила, ага, – пожала она плечами. В прорезях её маски – лишь темнота. Кёко убеждала себя, что это из-за недостатка света и неравномерно расставленных вокруг свечей. Тени забивались под её маску и превращали лицо в пустой провал. – Я только комаину оставила, уж больно они прелестные, на моих любимых сиба-ину похожи! Понимаешь, юная госпожа… Ты ведь уже взрослая и наверняка успела заметить, что то, что тебя защищает, всегда тебя саму же и ограничивает. Невозможно посадить в банку бабочку и в то же время познать её истинную красоту, ибо красота бабочки заключается в свободном полёте. Да и за тории прячутся, когда боятся, а я вот ничего не боюсь. Моя богиня очень гостеприимна, и потому я тоже должна гостеприимной быть. Храм мой открыт для всех, кто человек, был им когда-то или хотел бы им стать. Видела же, как тутовая роща расцвела? А ведь она ещё десять лет назад не была такой! Гостеприимных хозяев даже природа любит.
И она заулыбалась, будто правда не понимала, что натворила, а затем принялась рассказывать Кёко про то, как правильно срывать куколки шелкопрядов и замачивать их в горячей воде, чтобы размягчить и размотать нить. Все кимоно, что отбрасывали длинные тени сквозь бумажные дверцы шкафчика-тэнсу и чьи рукава выглядывали из щелей наружу, точно внутри прекрасные девы толпились, Нана ткала сама, а затем через неких друзей продавала на рынке Минато, негласной столицы провинции Кай, границу которой Кёко со Странником
