Сказания о мононоке - Анастасия Гор
– Мой супруг почил три года тому назад, но я остаюсь ему верна и не хочу выходить повторно замуж. Снова заботиться о ком-то и прислуживать, детей рожать… Ну, вы понимаете, – объяснила женщина вполголоса, перегнувшись к Страннику через короб. – Вот только… Беспокоит…
– Что беспокоит?
– Нечистые мысли и беспокойные сны. Я просыпаюсь мокрая… Везде. Может быть, у вас есть лекарство? Какой-нибудь порошок или чай?
– Ах, кажется, я понял. Да, у меня найдётся кое-что для вас.
Странник наклонил к женщине короб. Недоверчиво глянув сначала на него, затем на самого Странника, она послушно сунула руку внутрь почти по подвязанный у локтя рукав… И вытащила оттуда нечто длинное, слегка изогнутое кверху, со шляпкой, как у гриба, но совсем на гриб не похожее. И залилась такой краснотой, будто у неё резко подскочило давление. Затем спрятала спешно заветную вещицу в корзинку, поглубже в кочаны капусты, расплатилась, поклонилась и бросилась бежать.
– А? Что она вытащила? – растерянно спросила Кёко, глядя ей вслед. – Что это была за вещь?
– Ты никогда раньше такого не видела? – удивился Странник и улыбнулся как-то странно, когда Кёко покачала головой. – Ну и прекрасно.
Они просидели там дольше, чем планировали, до самого вечера, потому что спустя полчаса после того, как убежала вдова, налетели её подруги и стали наперебой делиться однотипными историями – немного, как показалось Кёко, приукрашенными и не очень правдоподобными. Но все ушли довольные, с такими же деревянными грибами, предназначение которых Кёко в глубине души не хотела знать. Зато за этот день у Странника действительно набралось в разы больше покупателей, а у Кёко благодаря тому – целая пригоршня монет. Одну половину она отложила для Кагуя-химе, чтобы отправить почтой, а вторую добавила к тем деньгам, что собирала для хорошего мастера. Которого, правда, всё ещё искала да никак не могла найти.
– Простите, госпожа, но такое никому не починить, проще переплавить! – вынес свой вердикт очередной кузнец, мастерская которого как раз подвернулась по пути к постоялому двору на тракте. Кузнецов городских Кёко к тому моменту уже всех обошла и потому особо на чудо не уповала, но всё равно решила попытать удачу ещё раз. Нырнула под коричнево-зелёный норэн, за которым подковывали взмыленных лошадей и продавали недорогие, но острые танто для торговцев, врачей и женщин высшего сословия, которым в одиночку странствовать без оружия очень не рекомендовалось. Кёко тоже подумывала себе такой прикупить, но от этого вина за сломанный Кусанаги-но цуруги ещё сильнее душила. Будет ли то предательство уже дважды?
Так она и носила лишь осколки с собой и высыпала их перед каждым, кто был в фартуке из вываренной кожи и рукавицах, хотя бы отдалённо похожий на кузнеца.
– Это пропащий меч, – изрёк как раз подходящий под описание мужчина, придирчиво осмотрев неестественно ровные края фрагментов. – Оставьте его здесь, госпожа. Могу за тридцать медных мон сплавить вам серёжки или браслет.
– Нет, спасибо, не нужно.
– Ладно, давайте за десять.
– Нет, нет, прошу! Верните меч, эй!
Перед тем как вернуть осколки в ножны, Кёко каждый раз заворачивала их в холщовый отрез, бережно перематывала и гладила пальцами, уже почти зажившими. «Идзанами-но микото, Идзанами-но микото, прости меня за утерянное орудие твоё!» Как Тоцука-но цуруги канул в бездну, так канул следом из-за неё и Кусанаги. Но любая бездна, знала теперь Кёко по коробу Странника, вовсе не так уж бездонна. Оттуда всякое можно достать, а значит, и в мире всякое можно найти. Может быть, даже того, кто всё-таки починит её меч или хотя бы подскажет, как это сделать. Кёко всё равно больше ничего не оставалось.
«По крайней мере, десять тысяч мононоке в мече оказались ещё одной дедушкиной сказкой, – успокаивала себя Кёко, закрепляя ножны. – Было бы совсем плохо, окажись, что я и впрямь выпустила на волю десять тысяч злых духов, которые на протяжении столетий кропотливо изгоняли мои предки».
Да, слава Идзанами, она и вправду этого не сделала.
По крайней мере, в первую неделю после того, как расколола меч.
Это случилось на девятый день путешествия, когда Кёко и Странник снова не успели добраться ни до города, ни до постоялого двора или почтовой станции, и потому заночевали прямо у речки, застигнутые шестью часами вечера и темнотой прямо там, где жарили карпа, выловленного для них местным рыбаком. Карп был жирным и сочным, ещё несколько минут он брыкался у Кёко под ножом, пока она потрошила его, прежде чем бросить в сковороду вместе с древесными грибами шиитаке, что росли и были собраны там же. Ей до сих пор претила мысль, что она, юная госпожа, спит посреди холмов в компании незнакомого мужчины, который даже спустя столько времени более понятным словно бы и не стал. И всё же Кёко не могла отрицать, что была в том своеобразная прелесть. В том, как пели над головой маленькие птички-угуйсу, когда она просыпалась, и в том, как садились на её сумку и руки сверчки, когда засыпала; как Странник курил каждый вечер, стоило им улечься, и как они часто, забираясь в глубокие зелёные дебри, натыкались на отдыхающих журавлей, на отбившихся от стада пятнистых оленей и на коричневых зайцев. Они покупали еду на деньги, которые зарабатывали на городских площадях, и никогда долго не задерживались на одном месте.
«Выходит, я теперь тоже странница», – думала Кёко.
Если бы её попросили описать её ощущения одним словом, она не смогла бы выбрать ни одно другое, кроме как «свобода». Такой ни у одного оммёдзи в её роду не было, а уж у женщин и подавно.
Вот и сейчас Кёко, поджав ноги, свернулась на циновке, расстеленной среди кустов магнолий и папоротников, под ветвями высокого розового и похожего на иву хакуро пушистого древа, что защищало от ветра. Ночь была звонкой и звёздной, как и положено всем ночам в начале июня. Лодыжки чесались от комариных укусов, и Кёко подтянула к себе коленки так, чтобы табачный дым Странника протянулся вокруг них и, горький, отогнал назойливых насекомых. Опушка тонула в этом матовом, тяжёлом и травяном мареве, распускающемся от бледного оранжевого огонька, что тлел на кончике кисэру. И если Кёко открывала посреди ночи глаза, например, чтобы отойти в туалет за деревья, то каждый раз терялась несколько первых секунд, думая
