Сказания о мононоке - Анастасия Гор
Пословица, сохранившаяся от них, которую и Ёримаса порой использовал, объясняла не всё, но достаточно: «С людьми жить – себя не ценить». Странно, но теперь Кёко, кроме как на самых старых дощечках, почти не встречала молитв, где «Богиня браком со светом сочеталась, и ками – восемь миллионов ками, – и первые люди – восемь тысяч первых людей, – и первые звери – восемь сотен первых зверей…» дополнялось бы «и первые ёкаи – восемь тысяч первых ёкаев». С каждым столетием одно отделялось от другого лишь больше, как масло от воды. Но до сих пор встречались «капли», которые стать частью воды стремились, и наоборот.
Кёко это нисколько не пугало. Не пугали её ни ёкаи, ни даже ониби – блуждающие огни, души мёртвых, ведущие путников к погибели, – или убагаби, огни пламенные, испепеляющие всех, кто их увидит. Её пугали только мононоке, сломанный меч в ножнах, который громыхал при каждом шаге, и, может быть, немного – Странник. А точнее, его наточенные и мелкие, как у полевого хищника, зубы. И этот взгляд… Почему он так на неё смотрит?
– Горелым пахнет.
– Ой!
Кёко быстро переложила в пару лёгких керамических мисок часть риса – ту, которая не почернела и не прилипла ко дну котелка, – и подала одну Страннику вместе с мочёными сливами из домашней банки и лепёшками Кагуя-химе. Рядом с его соломенной циновкой, уже расстеленной для ночёвки, лежала пузатая фляга из тыквы-горлянки и длинная костяная кисэру[45], плотно набитая табаком, вытащенным из развязанного кисета. Курить на голодный желудок было не принято, поэтому сначала Странник взялся за рис. К тому моменту, как Кёко только положила в рот первые рисинки, он уже вовсю жевал, проглатывая комочек за комком.
Вкус добавленной из пакетика специи ужалил язык.
– Какой кошмар! Не ешь это, не ешь!
Кёко вскочила с циновки, плюясь, и выхватила миску у Странника из-под носа, нечаянно опрокинув на землю свою. Он, однако, методично жевать от этого не перестал. Закинул палочками в рот то, что уже держал к тому моменту, и только затем поднял на Кёко прищуренные глаза.
– В чём дело?
– Я задумалась и случайно высыпала сюда всю приправу, которую ты мне дал с чугунком!
– А нужно было не всё?
– Конечно нет! Это же копчёная соль!
– Копчёная соль? Хм. Так вот что мне подарили на камиурском рынке… А я решил, что это толчёная горчица.
– Такую соль надо добавлять всего щепотку, она ведь потому и дорогая, что ужас какая концентрированная! Прошу меня простить, я… я приготовлю новый рис. Хороший рис. Сейчас быстро всё сделаю!
– У нас нет больше риса, – ответил Странник и, забрав назад свою миску, невозмутимо продолжил есть.
Кёко стало дурно. Омерзительно солёный, невыносимо солёный, солёный до горечи и тошноты! Да ещё и с дымным привкусом, как у яблоневых головешек, на которых эту соль и коптили. Кёко съела всего один комок, но рис до сих пор разъедал её губы и десна, того и гляди весь рот волдырями пойдёт. Недаром камиурская соль тем и славилась, что одного её мешка хватало на год, а такого пакетика – на месяц. Одна щепотка на кончике ножа идеально балансировала целую кастрюлю супа, а вот две горстки уже убивали этот суп напрочь. Кёко и себя хотелось убить за невнимательность, за то, что снова воспитание Кагуя-химе позорит. Знай она, что всё так обернётся – что, став ученицей Странника, она невольно станет ему прислугой, – то проводила бы на кухне куда больше времени!
– Всё в порядке, – сказал Странник утешительно и съел у неё на глазах ещё несколько рисовых комочков. Даже тот, что был золотисто-коричневый, всё же подгоревший и со следами копоти от старого чугунка. – Я всё равно не чувствую вкуса.
– Что? – заморгала Кёко удивлённо. – Почему?
– Проклятие, – пожал он плечами. – После встречи с мононоке. Переживать не о чем, такое случается. Лет через сорок само пройдёт.
Проклятие.
Её семья, как и любая семья оммёдзи, знала, что это такое, не понаслышке. У Ёримасы было три сына, и третий, Акио – единственный, кто выжил, – чудом успел зародиться в утробе матери за месяц до того, как Ёримаса ошибся во время одного из обрядов изгнания и стал бесплодным. Кёко не знала, что именно он определил не так у той повесившейся любовницы-юрэй – её Форму, её Желание или же Первопричину, – но последствия были разрушительные и для него самого, и для всего их рода. У оммёдзи столько попыток изгнать мононоке, сколько у него ки и вещей, которых в случае неудачи можно лишиться. Если, конечно, повезёт и этой «вещью» сразу не станет жизнь. Ибо из тьмы сотканное, во тьме живущее, тьмой питающееся и отравляло тоже тьмой. Оттого Кёко даже не знала, что поражает её больше – то, что Странник продолжает уплетать гадкий рис, или же то, что он, выходит, не всеведущ.
Иногда Странник тоже ошибается.
И, будто чтобы доказать это, Странник доел всю миску риса, а затем отставил её на траву и закатал длинные пурпурные рукава кимоно. Запястья тонкие, изящные, как у девицы, и пальцы такие же, не считая ногтей – ногти же скорее звериные, чем человеческие (Кёко мысленно переименовала их в «когти»). Зато кожа была явно людской, нежной и кремово-белой без всякой пудры, и заживала потому так же плохо и медленно, как у всех. А ран на ней, бугристых, вздутых и розовых, образовывающих на руках рыболовную сеть и похожих не то на ожоги, не то на рубцы, было много. Начинаясь над запястьями, они заканчивались невесть где – вероятно, у локтей или даже выше, там, где достать можно было лишь полностью раздевшись.
«И это тоже, должно быть, из-за проклятия? – вспомнила Кёко, вновь сидя на своей циновке и вяло клюя разбавленный водой пересоленный рис, который теперь ей тем более в горло не шёл. – Ноги под хакама забинтованы до колен. Тоже результат проклятия?»
– Да, – сказал Странник вдруг, словно Кёко спросила об этом вслух. – Подарок от цукумогами.
– Старой ожившей вещи, обернувшейся мононоке?
– Доспехи одного ронина, – кивнул Странник. – Разбойник перерезал ему горло во сне, когда тот уже был седым стариком, и присвоил броню. А всё нательное хорошо хозяев своих запоминает, особенно если не расставаться с ним долгие годы, вместе отражая стрелы и мечи… Доспехи убили разбойника сразу же, как он их надел перед своими дружками. И меня убить пытались. Не подумай
