Сказания о мононоке - Анастасия Гор
– Тебя не учили не заводить друзей в лесах? Вечно ты каких-то зловещих попутчиков нам находишь. Может, мне тебя привязывать к себе на привалах? – ворчал Странник, когда уже тащил её за руку прочь.
– А почему мы не можем присоединиться к котам? Что в них такого страшного? – спросила она. Не то чтобы Кёко правда хотела, – идея водиться со столь настырными и бесцеремонными созданиями в принципе ей не нравилась, пусть и было любопытно взглянуть на таинственный дворец императрицы кошек и её праздник хотя бы одним глазком. Но «не можем» в поведении Странника было слишком уж кричащим. Почти как «нельзя». А Странник так редко накладывал на что-либо запрет, что Кёко просто не могла не заинтересоваться причинами.
– Почему да почему, – проворчал он и вздохнул устало, отпустив вожжи своего сурового, поучительного вида, который принял для внезапно нагрянувших котов и под которым на самом деле скрывался вид сонный и помятый. – Завтра сама увидишь.
И она, вернувшись к их разбитому привалу и с трудом заснув – топот и мяуканье шествия слышались до самого рассвета, – действительно увидела наутро. Да жаль, что «развидеть» не могла.
– Идзанами-но микото…
Чуть дальше, где этой ночью траву окропило саке из трясущихся рук двух легкомысленных купцов, её пропитала кровь. В таком количестве, что, удобренная – нет, даже залитая, – земля породила алые, как мак, бутоны. Они склонялись над обглоданными молочно-белыми костями, усеявшими поляну за тропою тут и там. Нетронутыми коты оставили лишь головы – должно быть, неаппетитные на вид или на вкус, – а вот конечности сгрызли. Половины выеденных туловищ Кёко решила не искать, но догадывалась, что найдёт, если пройдёт немного дальше: по пути у неё под ногами хлюпали кишки. Удивительно, что Кёко не слышала ночью ничьих предсмертных криков – учитывая, что коты по своей природе любят играть с добычей и есть предпочитают исключительно свежее, ещё живое, смерть купцов наверняка была мучительной.
– С нами бы случилось то же самое, если бы мы пошли? – выдавила Кёко, после того как её перестало тошнить в кустах, куда она бросилась, толкнув Странника плечом, когда нечаянно наступила на чьё-то лёгкое и то лопнуло прямо под её носком.
– Со мной, вероятно, да, а вот тебя бы во дворец всё-таки отвели и там уже в свиту императрицы пристроили. Тоже обратили бы в какую-нибудь хорошенькую кошечку, – протянул Странник, затягиваясь из кисэру. Обычно он не курил по утрам, но от таких зрелища и запаха, какие стояли перед ними, отравляя лесную свежесть и прохладу, покурить хотелось даже Кёко, хотя она никогда этого не делала. – Так кошачье шествие и поступает со всеми, кого повстречает по пути во дворец накануне праздников: половину обращает, а половину ест. Забавно, правда? Часть тех кошек, которых мы вчера видели, в обычное время домашние, живут себе у людей припеваючи, и никто об их сущности не ведает, не знает, куда они сбегают по ночам. То, что кошки больше всего на свете молоко любят, просто сказки – больше всего на свете они любят человечье мясо!
Конечно, всякие нэкомата и ногицунэ среди ёкаев сродни хатамото-якко среди людей – ни теми, ни другими остальные не гордятся, – но тогда Кёко невольно подумала, что, может быть, и нет ничего удивительного и даже плохого в том, что ёкаи больше не живут бок о бок с людьми.
«Для ёкаев такая жизнь явно даже интереснее, – рассудила она. – А для людей безопаснее…»
– Юная госпожа, – позвал её Странник вдруг, стоя лицом к дзельквовой роще, куда вчера ушли демонические коты и куда больше не хотелось идти ей. Он постучал графитовым когтем по затушенной трубке, выбивая из неё уже скуренный табак, и, когда Кёко подошла, брезгливо обойдя алые участки и горстки костей, сказал: – Ты видишь что-нибудь за деревьями?
– Я? – На секунду Кёко решила, что Странник не придумал ничего лучше, чем поглумиться над её слепым глазом – ещё только этого он не делал! – но затем вгляделась в изумрудную листву, как и они, изрядно пожёванную жарой, и поняла, что он не шутит. Слишком уж серьёзно всматривается в неё. – А что там должно быть?
– Кто-то прямо сейчас наблюдает за нами. Опять.
– Опять?..
– Да. И здороваться, видимо, по-прежнему не собирается.
– Хм, может быть, нам стоит…
Ивовый лепесток всегда был Кёко послушен и никогда никуда не порывался без её мысленного или словесного на то указания. Кёко так и не поняла, была ли её мысль столь быстрой и неуловимой, что она сама не успела её осознать и рефлекторно сложила вместе пальцы нужным образом, или же Аояги сама приняла то решение, но розовый лепесток вдруг ни с того ни с сего выскочил из её рукава и взлетел. Подпрыгнув на ветру, он обернулся прекрасной, тихой и безропотной девой в розовом косоде с копной каштановых волос, а затем нырнул в чащу. И не успела Кёко опомниться и позвать Аояги обратно, как она точно так же из чащи и вынырнула. Только короткий визг и шипение раздались в промежутке между тем и другим, а спустя мгновение и Кёко, и Странник уставились на здоровенное, пушистое и неистово брыкающееся животное у неё в руках, схваченное сразу за все четыре лапы.
– Не боевой сикигами, говоришь? – ухмыльнулся Странник, удивлённый не меньше её. – Почему мы раньше её за белками и зайцами нам на ужин не посылали?
– Она тебе не охотничья собака, – ощетинилась Кёко невольно. – И это мой сикигами, а не наш!
– Подойди и погляди в таком случае, кого там твой сикигами поймал.
– Я и отсюда вижу. Это… – Кёко осеклась, когда и впрямь подошла чуть ближе. – Кот! Тот самый кот!
– Какой-какой кот?
– Которого я видела в замке Шина Такэда на крыше! Он ещё из окна меня вытолкнул. Это он, он! Я же говорила, что правда видела там кота!
Странник прищурился, и миловидное лицо его перестало быть таковым, приняв недоброе, угрюмое выражение, словно не только Кёко затаила на этого подлого зверя обиду.
«Ах да, точно… Странник ведь искал его по всему замку вместо гашадакуро, из-за чего местный каро расстался с жизнью, а господин Рео – с рукой», – вспомнила Кёко и заранее посочувствовала коту.
Вместе они склонились над ним, почти вопящим от возмущения в ловушке рук сикигами – на вид-то женских, но крепких, как ветви векового древа. Шерсть у кота действительно была кремовой, как рисовая мука вперемешку со ржаной, а вот морда чёрная-чёрная, словно в дёготь
