Последнее слово единорогов - Виолетта Орлова
– Прости меня, мой дорогой, – произнес отец с сильным раскаянием в голосе. – Я чуть было не потерял тебя по своей глупости и самонадеянности.
– Ничего штрашного, па, – с набитым ртом живо отвечал Тин. – Я жнаю, что ты не со зла.
– Ну ничего. Мы все наверстаем. Скоро будем дома, в родном гнездиме. Знал бы ты, как ждет тебя мама…
– С ней все в порядке?
– Да, только со дня твоего исчезновения из больницы… Она совсем потеряла покой. Но это ничего. Справимся. Ты покажешь полидексянам путь в Троссард-Холл, а потом я заберу тебя с собой.
Тин поперхнулся едой и непонимающе уставился на отца.
– В смысле, па?
Дорон нервно дернулся, на его морщинистое лицо волной накатила тревога, а затем он вновь неуверенно улыбнулся.
– Ну Тин, ты ведь понимаешь, что я не смогу тебя забрать просто так. Они вас удерживают с определенной целью…
– То есть ты хочешь, чтобы я сообщил вооруженному отряду полидексян, где находится школа? – медленно, почти по слогам произнес Тин, решительно отставляя в сторону еду.
Дорон смущенно кивнул.
– Ты очень все хорошо понимаешь, мой мальчик. В противном случае, я… Не знаю, что с вами будет.
– А зачем им школьники?
Губы Дорона вновь тронула та чужая, вороватая улыбочка, которая вначале так удивила Тина.
– Да ничего им не будет. Школьники им не нужны. Может, хотят там остановиться, ведь в Той-что-примыкает-к-лесу места все меньше, а новые отряды все подходят…
– Па, ты сам веришь в то, что говоришь? Им нужны дети, чтобы шантажировать беруанцев. А если они им сделают что-то плохое? Я не выдам местонахождение школы, это неправильно, подло!
– Нет, выдашь! – отрывисто крикнул Дорон, властно стукнув кулаком по столу, отчего ни в чем не повинные короеды посыпались на пол. – Я твой отец, и ты сделаешь по моему слову! Мне плевать на чужих детей, у меня имеется свой собственный горячо любимый сын, попавший в беду! Ты знаешь, какая жестокая участь вас ждет в случае неповиновения? Я не допущу такого исхода, не допущу! – отец нервничал, кричал, и слова натужно выходили из его глотки: то с жуткими хрипами, то с присвистом. Затем он вскочил и развел руки, словно таким образом преграждая сыну путь к отступлению.
Тин горько заплакал. Ему было ужасно жаль родителей, Дана, ребят из Троссард-Холла.
При виде чужих слез Дорон немного смягчился.
– Вот видишь, мой хороший… Ты ведь сам все понимаешь, да? Не заставляй маму убиваться от горя. Пощади нас, сынок!
– Да-да, я понимаю, – давясь слезами, проговорил Тин. Затем он немного овладел собой, вытер лицо и, шатаясь, поднялся на ноги. Дорон с напряженным беспокойством наблюдал за сыном. Темные глаза его из-под густых бровей напоминали ястребиные, а он сам – нахмуренный, с всклокоченными волосами и посеревшим лицом являл собой поистине жуткое зрелище. Дорон был эгоистичен в своей болезненной родительской любви, даже жесток, но стоило ли его за это осуждать?
Тин подошел к нему и еще раз обнял – по-сыновьи нежно, трепетно, словно в последний раз. Только сейчас стало видно, насколько он выше отца: тот, будто плакучая ива, устремлялся к земле, а не к небу.
– Передай маме… – глухо прошептал ему на ухо Тин, – что все будет хорошо.
С этими словами он, не оглядываясь на несчастного отца, выбежал из комнаты, рванул на себя входную дверь так отчаянно, что она чуть не слетела с петель, а затем вдруг остановился как вкопанный, будто врезался в стеклянную стену. Дело в том, что он услышал душераздирающие рыдания за своей спиной.
***
А Даниел тем временем с сильным беспокойством ждал друга. Удушливый запах аммиака от неубранного куриного помета стоял у него в ноздрях, голове и, казалось, уже впитался во все его тело. Дан был почти наверняка убежден, что бедного Тина допрашивает Кэнт. Не сломается ли бедняга, не сдастся? Когда они только выдвигались из Таровилля, сын академиков думал лишь за себя; теперь же его волнительные думы переметнулись на друга. Сомнения вновь принялись терзать его бедное сердце; он словно забыл, что есть вещи, которые не стоит подвергать сомнениям. В маленьком оконце мелькнула ненавистная козлиная бородка их постоянного надзирателя Кэшью; наверное, он привел Тина.
Но увы, Дан ошибся. Тот лишь принес сухую корочку ржаного хлеба с личинками гусениц.
– Тебе перепало с барского стола, – издевательски хохотнул Кэшью. – Папаша приезжал к приятелю твоему, еды ему навез видимо-невидимо. Вон и о тебе позаботились.
Даниел непонимающе уставился на мужчину. Какой еще папаша?
– Дорон Тимли, – коверкая чужую фамилию, по слогам произнес Кэшью.
– А друг твой, между прочим, сваливает. Решил, видимо, все рассказать. И правильно сделал, я бы тоже так поступил на его месте.
– Уходите! – в сердцах воскликнул Даниел, ногой отпихнув от себя тарелку с едой, отчего личинки рассыпались во все стороны. Он почувствовал невероятную досаду.
– Нет, ну я-то что? Не на меня тебе надо злиться. А на свое упрямство и твердолобость, – поучительно заметил Кэшью, быстро скрывшись за дверью. Опять стало темно и с удвоенной силой запахло пометом. Даниел скривился в мучительной гримасе: неужели, Тин? Но нет, нет, в это он отказывался верить. Ожидание собственной участи становилось все более мучительным, как пережить все это? Почему страдание всегда длится долго, а счастливые минуты проходят так быстро? Даниел не знал, сколько минуло дней. К нему заходили лишь затем, чтобы накормить и вынести отхожий горшок. Бедняга привык к темноте и стал панически бояться момента, когда дверь в курятник вновь откроется и безжалостно-острый дневной свет ударит его по больным глазам. Он никогда не знал наверняка, во сколько его надумают навестить, и в этом тоже заключалась своеобразная пытка.
Вскоре к нему опять пожаловали посетители, которых он так страшился. Дан неловко пошатнулся, ибо стоял в этот момент на ногах, и принялся подслеповато озираться, пытаясь вновь обрести опору.
– Не бойся, это всего лишь я, – сказала гостья с едва уловимой грустью. При звуке ее мелодичного голоса Дан замер, охваченный внутренней дрожью, ибо нежданной посетительницей оказалась не кто иная, как Оделян. Ее бледный профиль в свете лучины был поистине прекрасен и чист, но, однако же, она злостная предательница! В спадающей шелковой одежде, новых кожаных сапогах, широком малиновом поясе, который еще больше выделял ее тонкую талию, с красивыми лентами в длинных темных волосах и острозаточенным кинжалом в руке – она казалась прекрасной и недостижимой, он почти ненавидел ее.
– Я и
