Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова
* * *
В покое отчима Клёне было уютно. Она сидела за столом и старательно, хоть покуда и не шибко быстро, чертила тонким писйлом по бересте то, что диктовал Клесх.
– Молодец, – похвалил он. – Быстро учишься. Девушка улыбнулась.
– Что-то ты невесёлая совсем, – заметил вскользь отчим. – Случилось чего?
Клёна пожала плечами, не зная, что ответить. Вроде как ничего и не случилось…
– Ты Фебра перестала навещать, – сказал Клесх. – Почему?
Девушка опустила глаза.
– Я там в тягость.
Отчим усмехнулся.
– Это он тебе сказал?
– Нет! – Клёна тут же встрепенулась. – Нет. – И добавила едва слышно: – Но я же не слепая. Вижу.
Клесх откинулся на лавке.
– И что же ты видишь?
– Вижу, что не в радость я ему. Не нужна, – ответила она, с трудом выталкивая слова, потому что было стыдно и досадно признавать вслух то, о чём даже думать горько.
– Не нужна и не в радость – не одно и то же, – спокойно рассудил отчим. – Как ему тебе радоваться, ежели он себя обузой чувствует, калекой? Думаешь, просто с таким смириться? Он слабость выказывать не привык. А ты вокруг, как наседка, квохчешь. Но то ведь не цыплёнок. Мужик. Вой! Ты же то ложку каши к губам поднести пытаешься, то напиться подать. Спасибо, что в пелёнки не заматываешь.
У Клёны на глаза навернулись слёзы.
– Он тебе пожаловался, да? – спросила она. – Об этом вы с ним говорили?
Отчим хмыкнул.
– Жаловаться обережники не приучены. А у меня и так забот полон рот, чтоб ещё дела ваши сердечные разбирать. Так что сами справляйтесь.
Клёна сидела с горящими щеками.
– Говорили мы о Сером, о плене, о побеге, о Маре, – всё-таки пояснил Клесх.
Эти его слова покоробили девушку: Фебр едва очнулся, а к нему с расспросами. Но она тут же осадила себя, ведь не ради пустого любопытства допытывались.
– Что же мне делать теперь? – спросила Клёна.
– Ничего, – невозмутимо ответил Клесх. – Ничего не делать. Не кудахчи вокруг него. Он не цыплёнок, а ты не наседка. Дай ему в силу войти. На кой тебе мужик немощный?
– Не пойду больше туда, – глухо пробормотала Клёна, потупившись.
– Вот же дуры вы, девки, Хранители прости! – сказал отчим в сердцах. – Разве я велел не ходить? Ходи сколько вздумается, только заботами не одолевай его! Пусть сам ложку держит, сам на ноги вставать сызнова учится. Упадёт – поднимется. Не впервой!
Клёна вздохнула и пересела на лавку к отчиму. Отчего-то захотелось вдруг стать ребёнком. Словно ища защиты, она уткнулась носом в мужское плечо, обняла Клесха обеими руками и закрыла глаза. Он в ответ прижал её к себе. И в этих объятиях девушке стало спокойнее.
Глава 51
Лесана склонилась над телегой, в которой спал Тамир. Тонкие серебристые жилы бледно мерцали у него под кожей. Руки были холодные, черты лица резкие, как у старика, а седина в тёмных волосах сделалась даже гуще, чем прежде.
– Ну как он? – спросил подошедший Кресень.
– Не знаю, – честно ответила обережница и повернулась к спутнику.
Кресень в простой рубахе с небогатой вышивкой по вороту, в видавших виды холщовых портах, невзрачной свите и мятой шапке казался Лесане незнакомым чужином. В обозе таких «чужинов» был ещё десяток. Из-за непривычной одёжи и шапок, скрывающих короткостриженые волосы, девушка с трудом узнавала знакомых ещё со времён учёбы обережников.
По счастью, самой Лесане сызнова рядиться в женские рубахи не пришлось, так что она единственная из всех была одета как ратоборец. Остальные же облачились кто во что горазд: одни в дорогие рубахи и свиты купцов, другие в льняную пестрядь простого люда. Со стороны поглядеть – обоз как обоз. Едет народ: кто торговать, кто с оказией к родне, кто на отход или в город на мены. И ведёт всех девка-вой.
Чёт, славутский ратоборец, разоделся в добротную свиту, даже гривну нацепил и ходил теперь важный, в шапке набекрень, иногда отвешивая подзатыльники ехавшим вместе с осенёнными дружинникам, коих потехи ради называл «холуями». Остальные обережники посмеивались в нарочно отпущенные бороды. Купец из Чёта вышел видный: статный, самодовольный и заносчивый.
Лесана тоже забавлялась. Уж кого-кого, а славутского воя она в столь лихом лицедействе даже не подозревала.
Хлад, суйлешский колдун, раздобывший Хранители весть где богато расшитую голоше́йку[25], едва сдерживал хохот, когда Чёт брался дурачиться.
И всё б хорошо, ежели б не Тамир. Из-за него Лесане было не до смеха. Из-за него и из-за сбежавшего Люта.
Чего душой кривить: Клесх отправил их по городам и весям не за-ради того, чтобы волколака псами потравить. Лесана объезжала сторожевые тройки с наказом собираться к отъезду: искать одёжу простую, но сношенную, взять с собой дружинников посмышлёнее да укрепить города, кои предстояло покинуть. Благо облавы, устроенные при помощи Люта, вынудили ходящих залечь по норам, дали роздых и людям, и обережникам.
Глава отзывал воев в крепость. Нынче ратоборцы оставили заботы о насущном на целителей да колдунов, разбились на невеликие обозы и покинули сторожевые тройки. Со всех городов потянутся в Цитадель телеги будто бы с простым людом, а на деле с ряжеными обережниками. Вот один из таких обозов с десятком осенённых и вела ныне Лесана.
Будь хоть сто глаз у чащи, не разберут ни волки, ни кровососы: охотники перед ними или простые путники. И до последнего не узнают, что крепость оружается.
Ежели бы ещё Лесана не упустила Люта… Он о намерениях Цитадели ни сном ни духом, но и без того мог многое поведать. Как же она оплошала!
Девушка укрыла меховым одеялом зябшего Тамира и вернулась во главу обоза.
– Ну, поехали, что ли? – недовольно сказал из своего возка Чёт и добавил: – Платишь вам, платишь, так еле тащитесь.
Хлад не удержался, прыснул, за что тут же получил подзатыльник от «купца».
Весело им. И вправду весело. Мужики и парни забавлялись, как малые дети. Лесана поперву угрюмо хохлилась, не понимая этой их беззаботности. Ну, право слово, как на Навий Велик день, когда и стар и млад рядятся в потешные одёжи, пугают друг дружку да стучатся в дома, требуя от хозяев откупиться угощением. Считается, чем страшнее разрядишься и чем сильнее пошумишь, тем лучше отпугнёшь злобную нежить.
Говорят,
