Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова
Его злили её слёзы. Ведь обычно именно он был их причиной.
– Хвостик, Хвостик, – бормотала как-то скаженная. – Ты ведь раньше таким не был. Злым, сердитым. Всё ругаешь меня…
Он вздёрнул тогда её с земли и встряхнул так, что зубы щёлкнули.
– Ты тоже такой не была! Не была! – проорал в лицо и отшвырнул, когда заплакала.
Светел тогда ушёл и до утра лежал возле старого болота, врастая в мох. Сестра злила его бесконечно. Но он любил её и не мог бросить. Потому что только рядом с ней его обжигающий дар горел ровнее и тише. Сила становилась послушной, а рассудок ежели и вскипал, то от досады на сестру, а не на весь свет. Только рядом с ней он мог думать. Только рядом с ней его мысли не путались.
Ему нужна была Светла. И нынче. И всегда. Она была осью, вокруг которой он худо-бедно выстраивал своё бытие. Но её не стало. Ось рухнула. Некому погасить злобу, некому выпить ярость.
Серый брал волчиц. Они были покорны и благодарны, что в зверином, что в людском обличье. Но утоление плоти не приносило успокоения душе, лишь шибче раздувало гнев. Он сдерживал его. А дар горел так горячо, что выжигал изнутри.
Ему нужна была Светла. Он никогда её больше не ударит. Хранители видят, никогда не причинит ей боли.
На беду они тогда встретили того чужака. Думали: испортил он только сестру. А тот испоганил ещё и брата.
Серый лежал на мягкой земле, смотрел в темноту и размышлял. Мара не смогла бы уйти незамеченной. Ей кто-то помог. Надо выяснить, кто.
Глава 38
Когда Клёна поднялась на четвёртый ярус Цитадели, за стенами уже смерклось. Она постучала в дверь и, не дожидаясь позволения, вошла в покой главы. Там было полутемно: лучина догорала, а угли в очаге уже подёрнулись пеплом.
На лавке возле стены спала чужинка, которую привезли нынче утром. А сам Клесх стоял у окна. И отчего-то Клёна сразу поняла, что ему больно.
Она подошла к отчиму и нерешительно обняла окаменевшие плечи, спросила, запрокинув голову:
– Ты хоть что-то ел?
– Да. – Он смотрел на неё удивлённо, словно не узнавал, и вдруг сказал: – Как же ты похожа на мать.
Клёна лишь грустно улыбнулась.
– Скажи, что там с Фебром? Я не хожу в башню целителей, не хочу мешать.
Клесх отошёл от окна и сел на лавку. Девушка опустилась рядом.
– Пока жив, но очень плох, – ответил отчим. – Не грусти, девочка. Ратоборцы часто гибнут. Слёз не хватит оплакать каждого.
Она кивнула и сказала вдруг:
– Я не хочу остаток жизни работать на поварне.
Клесх посмотрел без удивления, выжидающе. Видать, понимал: это внезапное решение вызвано не леностью.
– Разреши мне обучаться письму и счёту. Не всё же мне изо дня в день кружиться среди горшков. Я хочу тебе помогать. – Она кивнула на берестяные грамотки, лежащие в небольшом ларце.
Клесх озадачился, подумал мгновение и согласился:
– Хорошо.
Какое-то время Клёна сидела, прижавшись к отчиму плечом, а потом спросила, кивнув на спящую:
– Кто она?
– Сестра Люта, – ответил Клесх, посмотрев на волчицу. – Помнишь оборотня, который тебя спас?
Девушка медленно кивнула. Она помнила Люта. И его улыбчивое лицо, и спокойную рассудительность, и внезапную жестокость, которая Клёну не столько напугала, сколько отвратила.
– За братом пришла? – спросила она.
Отчим покачал головой.
– Не только. Она привела Фебра.
Впервые Клёна посмотрела на ходящую с любопытством.
– Она не боится дневного света?
Клесх поцеловал падчерицу в лоб.
– Иди. Много вопросов. Долго на них отвечать. Завтра после за́утрока ступай к Ольсту, скажи: я просил учить тебя грамоте и счёту.
Девушка кивнула и поднялась, но прежде чем уйти, наклонилась и поцеловала отчима в изуродованную щёку.
– Благодарствуй.
Тот на миг удержал её за затылок, прижал к себе.
– Изменилась…
Клёна замерла от этой скупой, неумелой ласки, а потом порывисто обняла Клесха за плечи. Стоять, согнувшись, было неудобно, но она не находила в себе сил высвободиться и уйти, как прежде.
– Повзрослела. Я дочь главы. Не всё же плакать, – сказала она и почувствовала, как отчим улыбнулся.
Никогда прежде Клёна не называла себя его дочерью.
* * *
Ветер тоненько подвывал в дымоходе. Ночь лилась в покой через щели закрытых ставен. А Клёна сидела, уставившись на трепещущий огонёк лучины, и размышляла, перекатывая в ладонях серебряную куну.
Как-то там Фебр? Весь день в башню целителей нескончаемой чредой шли люди: креффы, выучи… Молодшие сновали туда-сюда: то носили воду, то чистые холстины, то тащили бадьи с грязными повязками. Клёна подступилась к одному, мол, давай постираю, помогу. На неё устало шикнули, мол, без того помощников в достатке.
Она понимала: им там только глупой девки не хватало под ногами мешаться. Но безделье было невыносимым. Что бы она ни делала, всё казалось: впусте время тратит. Он там. А она то лук чистит, то горшки оттирает! И лишь косится в окно на крыльцо башни.
Целители – и послушники, и наставники – выходили оттуда обессилевшие. Было видно: изо всех сил бьются за жизнь Фебра. Нельзя мешать!
Клёна, собирая со стола миски, слышала, как Ерсей, старший Ихторов выуч, сказал одному из соучеников в трапезной:
– Раны почернели. Как бы не обернулся. Донатос в лекарской ночует нынче, чтоб упредить в случае чего. Ихтор сказал, мол, ежели случится чудо и доживёт парень до утра, может, в жилу пойдёт. Так что Хранители ему помоги!
Девушка, к собственному удивлению, держалась спокойно, даже руки не дрожали, только сделались холодными, да в ушах на миг зашумело. Но потом немочь отступила и лишь к вечеру вернулась неумолимой тягучей головной болью. Обычно Клёна ходила за помощью к Ихтору, чтоб унял муку даром. Но нынче и помыслить о том казалось кощунством. Есть у лекарей дела поважнее её головы. Дай Хранители не впусте труды будут!
Клёна молилась Хранителям – духам пращуров – лишь однажды: в ту самую ночь на старой сосне. Её жаркая, путаная мольба была услышана, хотя девушка не принесла прародителям
