Битва на выживание - Хайдарали Мирзоевич Усманов
Всё началось почти сразу после первых столкновений. Когда стало ясно, что одиночные битвы между Сектами Тишины и Орденами Продолжения не дают ощутимого результата, а только оставляют за собой сотни и тысячи разорванных душ и обескровленных тел, лидеры обеих сторон пришли к одному и тому же выводу. Нужно кормить своих покровителей заранее, чтобы те “снисходили” и давали силу хотя бы на миг дольше, чем врагу. И тогда возникли первые ритуалы массовых жертвоприношений. Так начались первые обряды.
Секта Тишины собирала людей ночью. Всё начиналось с гулкого звона костяных колоколов, издающих звук, который нельзя было назвать музыкой – скорее дрожь по нервам, медленный треск в черепе. Людей вели к особым каменным кругам, выдолбленным в земле, где в центре ставили алтарь в форме пустой маски. Жертвы приносились не только из числа пленников – иногда сектанты отдавали на заклание собственных детей, ибо верили, что “лишённый крика” младенец быстрее откроет путь к милости Тишины. Кровь лилась в желобки, уходила в землю, и вскоре начинали подниматься тени без лиц, медленно расползаясь в стороны. Сектанты говорили, что это “уходящие души”. Но те, кто видел это собственными глазами, знали о том, что это были не души, а лишь образы, с которых Лю Инь Мо сдирал последние искры жизни.
После ритуала никто из участвовавших не получал сил. Наоборот – все присутствующие становились более измождёнными, словно их внутренний жар вычерпали. Но вождям секты было всё равно. Ведь им казалось, что сама пустота смотрит на них чуть благосклоннее, и этого было достаточно.
Орден Продолжения выбрал иной путь. Их обряды проводились при свете костров и всегда напоминали пир. Но… Пир кровавого ужаса… На огромных площадях собирались толпы. Живых связывали и бросали в огонь, но перед этим заставляли читать молитвы о вечной жизни, кричать до хрипоты, пока голос не срывался.
Вместо масок у них был огромный сосуд из человеческих костей, куда стекала расплавленная плоть. Вода и кровь превращались в густую жижу, от которой поднимался пар. Сектанты верили, что это была именно та самая “живая эссенция”, которая питает их Демиурга.
Однако, как и у врагов, помощь покровителя никогда не приходила. Да. Иногда во время обряда можно было почувствовать вспышку тепла, обманчивое чувство близости к чему-то великому, но потом оно исчезало, оставляя лишь пустоту. Орден оправдывал это словами:
“Нужно больше веры. Больше пищи. Мы слишком слабы, чтобы он откликнулся.”
Обе стороны сходились в одном. Чем больше жертв, тем “чище канал”. Но правда была страшнее – и Лю Инь Мо, и Демиург, просто не тратили ни капли полученной силы на своих приверженцев. Они питались накопленной энергией так же, как и в бою, и хранили её для собственной битвы. Люди же – их крики, их кровь, их души – были лишь топливом, мясом в бесконечной мясорубке, абсолютно бессмысленной для самих смертных.
Атмосфера жертвоприношений тоже была жуткой. Сотни людей стоят вокруг, кто-то с фанатичным блеском в глазах, кто-то в безумии, кто-то в отчаянии. Крики смешиваются с шепотом мантр, запах горящей плоти с железным привкусом крови. Участники ритуала иногда начинали смеяться и плакать одновременно, будто их души уже были сломаны. Те, кто выживал, возвращались домой бледными, с глазами, в которых отражалось нечто чужое – и вскоре сами становились добровольными жертвами на следующем обряде.
Так рождалась культура бессмысленных жертв. Люди верили, что приносят себя ради спасения, но на деле – кормили существ, которым было всё равно. И чем больше этих жертв становилось, тем ощутимее сам мир начинал чернеть, словно земля и небо напитались их страданиями и стали зеркалами склепа.
Мир уже наполовину сгнил от безысходности, и вот в этой прогнившей ткани начинают появляться первые “жрецы” – не по воле своей, а по тягучему, давящему Зов. Но какой-то обычный смертный никогда не просыпался жрецом. Это всегда начиналось с кошмаров. Человек видел во сне, как его собственное сердце превращается в сосуд, а рот – в зияющую бездну, через которую говорят не он, а иные голоса. Утром такие люди поднимались с дрожью и кашлем, выплёвывая сгустки чёрной слизи или пепла, и с этого дня в них начинала просачиваться чужая воля.
Лю Инь Мо или Демиург не выбирали их напрямую – это было похоже на гниение изнутри, когда сам страх или сама надежда превращали человека в рупор. И чем сильнее он сопротивлялся, тем быстрее ломалось тело. У некоторых глаза заплывали кровью… У других кожа трескалась, как старая бумага… Те же, кто принимал – начинали слышать шёпот толпы, которой ещё не было, словно будущие собрания уже звали их.
Такие жрецы никогда не жили как обычные люди. Они не имели семей – ибо семья рассыпалась рядом с ними, либо убегала, не в силах выдержать их присутствие. Они не имели дома – потому что их шаги приносили тяжесть воздуха, пища гнила быстрее, вода приобретала вкус крови или пепла.
Они жили в окружении слушателей – тех, кто жаждал оправдания своим страхам или надеждам. Жрецу достаточно было выйти к толпе и заговорить. Слова не были речью – это были образы, сгустки ощущений. У Проводников Тишины – жрец шептал, и люди ощущали, будто вокруг гробница, камни на груди, и единственный выход – принести жертву, чтобы избавиться от тяжести. А у Сосудов Продолжения – жрец вещал, и люди видели в его словах картину будущего, но искажённого, будто нарисованного кровью:
"Отдай часть себя, и завтра ты обретёшь бессмертие."
Даже смерть такого жреца никогда не была простой. Их тела выгорали, словно факелы. Кожа трескалась… Внутренности чернели… А из глаз и рта лился либо дым, либо сгустки светящейся крови. Иногда их смерть становилась сама по себе ритуалом – толпа видела в этом подтверждение силы покровителя.
Но сама правда была куда страшнее. Ни один из покровителей не спасал своих жрецов. Они сгорали именно потому, что в них собиралась слишком большая концентрация человеческих страхов или надежд, и существа с иной стороны просто выжимали их, пока сосуд не лопался. Но эти жрецы были необходимым паразитом. Без них толпа бы разбежалась, устав от бессмысленных жертвоприношений.
