Душа мира - Мария Токарева
– Не совру, – вкрадчиво кивнул Страж, вложив в эти слова все возможные чувства. Сооружать сложные, высокопарные конструкции не случилось настроения.
– Я верю, что она не свяжется с плохим человеком. Я верю… – Раджед устало опустился на софу, проведя руками по волосам. – Я хотел бы, чтобы она была счастлива. Даже без меня.
В тот миг он в полной мере отпустил ее, предоставил свободу выбора. Что-то окончательно перевернулось в его душе, точно раньше миру показывалась темная сторона этой незримой луны, а ныне взошла способная ярко отражать свет. София… Софья. Не своим присутствием, а своим решительным побегом она преобразила льора. Ему потребовалось время, чтобы осознать, как сильно он ее любит. Он больше не желал обладать ею, томился и мучился, но тихо радовался, что девушка встретит кого-то более достойного, чем он, и обретет счастье в своем мире. Он желал ей счастья без него и не с ним, потому что по-настоящему полюбил.
«А сумел бы я так отпустить Эленор? Я ведь иначе, но не меньше мучаю ее! Этим проклятьем, этим бессмертием», – испугался собственного беспокойного сердца Сумеречный Эльф.
Впервые ему показалось, что Раджед куда более великодушен, чем неудавшийся Страж. Один раз Эленор и правда едва не вышла замуж за друга детства, тогда Сумеречный Эльф терзался противоречиями, став слишком уязвимым для внутренней тьмы. Так случилось из-за множества причин, половину которых он сам же создал – естественно, для некого плана. Но хитрые многоходовки едва ли оправдывали преданные чувства. Но – что хуже – со стороны Эленор не возникло истинной любви к более подходящему избраннику. Тогда – в первый и последний раз, во имя своих личных целей – Сумеречный Эльф прочитал ее мысли и ощущения. И вмешался, благодаря все высшие силы, что не ведает хотя бы собственной судьбы. У Раджеда же таких знаний не обреталось, поэтому он отпускал свою избранницу вольной птицей. Он верил в нее.
Чародей встал и, миновав стопки разноцветных корешков, взметнув порывистым движением пыль с балясин перил и резных шкафов, с величавой степенностью проследовал на балкон библиотеки, точно отпускал на свободу некое безмерно дорогое сердцу создание. С прощальным успокоением он глядел в смутное темно-кобальтовое небо и вдохновенно негромко говорил с пустотой:
– София, пожалуйста, будь счастлива! Там, у себя на Земле. Даже если ты не рядом, даже если я больше никогда тебя не увижу, встреча с тобой наполнила мою жизнь смыслом. Я как будто прозрел, хотя мне потребовалось время. Мне потребовалось пройти через смерть. Видимо, иначе мы не умеем. Без тебя и смерть бы не принесла ответов. Ты разбудила меня, мое каменное сердце. И оно снова чувствует, надеется, жаждет сделать даже этот умирающий мир лучше, спасти его… Для кого я все это говорю? Ты ведь не слышишь, не помнишь меня. Но это даже к лучшему. Да, я рад хотя бы надеяться, что ты сейчас счастлива. Я верю в это.
Сумеречный Эльф подавленно застыл среди книг, точно слившись с ними. Он пророс деревом между страниц, затесался под разными именами в летописи сотен миров, где-то показывая свое истинное лицо, где-то сливаясь с толпой. Он нес знания и разрушения, но ему самому катастрофически не хватало созидающей свободы выбора. Впрочем, порой будущее переписывалось причудливым узором. Ныне перед мысленным взором Стража мелькнула предельно отчетливая картина, поразившая непривычной надеждой. Сумеречный Эльф встрепенулся и кинулся к Раджеду, словно его последние слова, эта горькая исповедь, открыла возможность что-то менять.
– Радж! Я помогу тебе с порталом, – потревожил покой сотен томов зычный возглас.
– А как же твое невмешательство? – Раджед обернулся, длинные пальцы вздрогнули, точно силясь схватиться за спасительную нить.
– Мы и так неслабо раскачали Эйлис. Не обещаю, что сделаю много и хоть сколько-нибудь полезное. Но все же…
Сумеречный Эльф пожимал плечами и обезоруживающе улыбался. А потом со всех ног он бросился к порталу.
– Ты? Ты починил его? – полубезумно выпалил Раджед, однако Страж виновато остановился, вжимая голову в плечи и вновь накидывая капюшон черной толстовки.
– Не совсем. Вернул на круги своя. Смог создать зеркало для наблюдения за миром.
– Понятно… – помрачнел, вновь впадая почти в апатию, Раджед, однако приободрился: – Хотя бы так! Я смогу убедиться, что с ней все хорошо.
Оба четко помнили, что в прошлый раз зеркало намеренно не показывало Софию, но Раджед приблизился к наблюдательному стеклу. Вновь его вел теплый весенний ветер Земли, шелест незнакомых берез и гомон птиц. Он предельно сосредоточился, рисуя аккуратными штрихами в воображении мельчайшие детали комнаты Софии, ее родную улицу – то место, куда он уже и не мечтал попасть. И тогда сломался барьер, наложенный Стражем: Раджед снова увидел ее! Ее! Его Софию! Она предстала в простом домашнем платье в своей комнате.
– София! София… – тихо позвал Раджед с невыразимой тоской. Девушка подошла к зеркалу и посмотрела в отражающую гладь. Чародей похолодел, дотрагиваясь до непроницаемого стекла. Пальцы скользнули по поверхности – твердость материала напоминала о запрете. – София! Ты видишь меня или только свое отражение? София! Софья! Скажи что-нибудь! Софья!
Но она делала вид, что ничего не замечает. Только лицо ее было грустным. Со странным беспокойством рассматривала она свое отражение и, казалось, улавливала некие образы из-за другой стороны зеркала. Раджед терялся в догадках, вцепившись в раму, громко крича, словно намеревался дозваться просто так – без помощи портала – через сотни световых лет:
– Софья! Ты видишь… Ты… Нет… – Голос померк, льор лишь прислонился лбом к стеклу, покорно признавая: – Будь по-твоему. Я не заслужил того, чтобы ты меня видела, слышала или хотя бы помнила. Своей самодовольной опрометчивостью я стер себя из твоей жизни еще до того, как мы успели узнать друг друга. Еще до того, как я понял, что без тебя… это не жизнь. Все эти тусклые семь лет умирающего мира… Эйлис… Мы погубили Эйлис… и я еще требовал любви. Софья… Как жаль, что ты не слышишь. Софья… Мы приносим лишь разрушения. Не видь меня, не помни. Только будь счастлива. Без меня.
Он трогал зеркало, пытался прорваться, но понял, что так разрушит последнюю ниточку, потому просто исступленно гладил холодную поверхность. Миг блаженства, невероятной пульсации души, способной, казалось, перевернуть единым порывом любые законы и древние запреты, – и вот все обрушилось прахом, однако же не совсем. На смену пылким страстям пришло немыслимое для гордецов-льоров смирение. Любовь жила, казалось, пронзала пиками сердце. Но с каждым ударом лишь сильнее и сладостнее раскрывался блаженный внутренний свет.
