Душа мира - Мария Токарева
Она три раза постучала по зеркалу, называя по имени чародея. Только ничего не произошло. И тогда ее окутало обезоруживающее оцепенение: «Нет, это невозможно… Невозможно. Тогда в чем смысл всего этого?»
За окном опускалась тяжким пологом ночь, фонари мерцали оранжевыми шарами. Вскоре они сменились чириканьем первых птиц. Весной светало рано, небо запестрело переливами зеленого, бирюзового и бледно-алого. А сон все не шел, все роились сумрачные думы, пока Софья лежала на диване, неподвижно рассматривая зеркало. Она ждала, надеялась, звала, но образ чародея не проступил знакомыми долгожданными чертами. Где же, где ее чародей?
Но что-то подсказывало: это ее битва, ее выбор семь лет назад – значит, и исправлять предстояло ей. Со стороны Эйлиса портал явно восстановился, а вот с ее… Что-то возможно починить только с двух сторон, как соединить два сердца. Между ними уже протянулась незримая яркая нить, не ведавшая о разделении далеких миров.
Ближе к утру Софья решительно встала, сдергивая жемчужину с шеи. От порывистого жеста порвалась тонкая цепочка, упав к ее ногам. Жемчужина потеплела в руках при соприкосновении со стеклом.
– Раджед Икцинтус! – повторила она, прикладывая артефакт к зеркалу, однако на имя льора жемчуг никак не реагировал. Тогда она, следуя логике парадокса, решительно произнесла три раза свое имя:
– Софья Воронцова!
Зеркало и правда на миг подернулось незримыми волнами. Но обрадоваться неожиданной удаче не вышло. Жемчуг вдруг начал болезненно жечь, все поплыло вокруг, пальцы разжались. Софья от испуга выронила неровную сферу камня. Но стало еще хуже, как в тот раз. Тысячи голосов, вопли боли и страдания. Они выпивали ее, просили милосердия и спасения у бессильной. Так ли работала магия других льоров? Ведь нет же! Она открыла что-то иное. Или же что-то само открылось в ней, а она приняла это.
«Что ты хочешь от меня? Эйлис! – неслось сквозь портал обращение к целому миру. – Ответь, что?! Если хочешь, почему не пускаешь? Ох… Раджед… Раджед… Если бы успеть увидеться с тобой. Если бы…»
Воля Эйлиса, казалось, запрещала встречаться с Раджедом и намеренно препятствовала их счастью. Между ними вставала иная преграда, уже не предубеждения, а нечто великое и мистическое, способное раздавить своей тяжестью. Софья ощутила себя слабым атлантом, на плечи которого обрушивался непомерный груз небесного свода. Комната поплыла, смешиваясь калейдоскопом, предметы потеряли очертания и форму. Все затопила боль сотен голосов.
– София! – донесся сквозь марево отчаянный возглас. Он почувствовал ее, но не сумел пробиться сквозь портал.
– Раджед… – прошептала Софья, окончательно теряя сознание. Настала темнота.
Глава 8
Возвращение
Шел снег, в мае две тысячи семнадцатого года шел снег. Природа словно не желала расцветать. Она почти раскрылась сочными листьями, набухла почками, но вот ближе к середине мая случился невероятный холод. Поднялась метель, точно сбились все законы мироздания. Для полной картины помешательства не хватало только грозы. И в каждой снежинке Софья слышала неуловимый плач.
Эйлис ли звал, Земля ли стенала от своих скорбей, но ожившие деревья сковывал мороз, словно заточая в саркофаг. Зима наступала, отгоняла весну, точно раскидывая паутину. В пять утра мир совсем обезлюдел, оцепенел темными окнами и наползавшими сумерками рассвета, скрытого комками туч. И лишь сизая белизна неправильностью сочетания контрастировала с ярко-зеленым да вспыхивали сквозь колыхание веток оранжевые шапки фонарей.
Из комнаты со спины наползал мрак, кидался дикой рысью на шею, впивался когтями. Софья рассматривала свое полупрозрачное отражение в глади стекла, вздрагивая от холода, который пронизывал до костей каждую клетку тела.
Чудилось, что так прикасаются руки самой смерти. Она загадочным образом присутствовала везде: в вянущих от непогоды первых листьях, в шепоте ветра, скитавшегося по замершему городу, даже в рябящем буро-рыжем свечении мутных ламп на столбах. Она шелестела холодным шевелением вдоль целлофанового пакета с теплым свитером. И воплотилась своим неизменным печальным вестником в облике Сумеречного Эльфа, который соткался из воздуха.
Софья даже не обернулась: все предсказывало его появление, словно чувства настолько истончились и обострились, что улавливали незримые перемещения Стража. Вот такие они, создания сумрачных далей, бесприютные странники невидимых дорог: кому являются во снах, кто слышит их шаги в ночном шепоте, кто вскакивает в часы перед рассветом от беспричинной паники. А это просто прошла чья-то смерть… Ступила неслышно мимо, достигла цели и ушла. Увела.
– Я не смерть. Я человек.
Пришелец считывал мысли и ощущения. Он не торопился начинать разговор, не отрывал Софью от созерцания весенней метели, бьющейся в стекла клоками ветра и белыми гроздьями пурги. Хозяйка комнаты не шевелилась, лишь небрежно набрасывала на плечи плед, который не согревал и не закрывал ноги. Ей казалось, что семь лет назад до этой вещицы дотрагивался Раджед, поэтому чудился оттиск специй. Впрочем, тогда он был иным – пугающим и злым. Изменилось ли что-то ныне? Они ведь совершенно не знали друг друга. Хотя… может, он так считал. Софья же ведала нечто, делила секрет с Сумеречным Эльфом. Тяжкую тайну, отчего при появлении Стража лицо ее окаменело, вытянувшись восковой маской, которые снимают с покойников.
Страх подползал из всех углов черными тараканами, свербел под кожей ворсинками паучьих лапок. Но воспринимался словно нечто отдельное, отчужденное, пусть и непреодолимое. Неизбежность собственного выбора терзала хуже этого бунта тела.
Если бы обнаружить в душе хоть каплю сомнений, хоть тень нерешительности! Нет: в ответ на все возможные вопросы встала гранитная плита. Сбежать, отвергнуть, отринуть собственный выбор после стольких лет означало перестать существовать при жизни. Перелистывать календарь, отсчитывать дни, вслушиваться каждое утро в пиликанье будильника, но утратить себя. Потерять свою душу, точно каменный мир.
– Эйлис потерял свою душу, – вторя голосам заоконного ветра и холода, продолжал вестник. – Готова ли ты отдать свою жизнь, чтобы целый мир вернул ее?
Он не шевелился и, казалось, говорил, не разжимая губ. Весь его облик обратился в монолит, фальшивую оболочку для пугающей сущности. Ночь майской метели не требовала скрываться, срывая покровы учтивости и недомолвок, словно первые молодые листья, – так необходимо для безрадостных вестей. Если бы только не мерзли руки, если бы не немели ноги! Всего лишь холод, вовсе не озноб. Софья только нервно дернула плечами.
– Сразу так. Жизнь. Не демон ли ты, Страж? – Голос дрогнул, пальцы, простертые к ледяному стеклу балконной двери, болезненно
