Маг – хранитель Слова - Вячеслав Теркулов
– Вот тебе! Получай!
– Я больше не буду!
– Что не будешь?! – магичка, очевидно, решив, что веника маловато, пнула кота в белый пушистый зад.
– Ничего не буду! Есть не буду! Пить не буду! – кот поджимал хвост и дёргался из стороны в сторону.
– Ты у меня бензин пить будешь!
Что такое бензин, Квентин не знал, но надеялся, что жидкость это менее опасная, чем типографская краска на основе крови василиска.
Наконец-то Теодору удалось освободиться, он развернулся мордой к Аделине, прижал уши и, прищурив жёлтые глаза, попытался встать на колени. С учётом строения задних лап у кошачьих, выглядела попытка уморительно.
– Простите, прекрасная госпожа! – взвыл он, молитвенно складывая передние лапы перед грудью. – Клянусь свежайшей осетриной и парным молоком, клянусь чёрной икрой и куриной грудкой, клянусь корнем валерианы, единственным и неповторимым! Никогда! Никогда больше это не повторится! – кот перешёл на страдальческое завывание. – Один раз в жизни ваш верный слуга оступился, допустил незначительный промах, который готов исправлять денно и нощно! Неужели, ваше совершенство, с вашей красотой, вашей добротой, вашим умом не примет мои глубочайшие извинения? Умоляю, простите! Простите, умоляю!
Аделина в очередной раз занесла веник, но помедлила, а потом и вовсе отбросила орудие наказания в угол.
– По справедливости, – произнесла она, сурово глядя из-под нахмуренных бровей. – По справедливости я должна была наслать на тебя кожную экзему, чтобы ты облысел и над тобой смеялись все коты брамфатуры!
– О, нет, госпожа, – сдавленно прохрипел кот. – Только не это! Судьбы сфинкса я не перенесу. Мне придётся уйти на берег моря и там добровольно приковать себя цепью к столетнему дубу…
– Знаю-знаю. Ты мне тысячу раз пересказывал эту душещипательную историю. Запомни! Ты наказан! Пока работа не будет завершена, сидишь на хлебных корках и ключевой воде!
– О, госпожа, лучше смерть, чем…
– Ты, правда, так считаешь?
– Нет! – твёрдо ответил Теодор, поднимаясь на задние лапы. – Не считаю. Осознал. Раскаялся. Готов искупить вину. Приказывайте, моя прекрасная госпожа!
– Гнусный льстец… – вздохнула Аделина, но в её голосе уже не было прежнего гнева. – Немедленно за работу! Я зря, что ли, вычисляла эти дни по звёздам и планетам?
– Как скажете, госпожа!
Теодор забегал по комнате, подбирая листы бумаги, которые сам же и разбросал, убегая от возмездия.
– А вы что сидите? – рявкнул он на поэтов. – Помогайте!
– Коты мне ещё не приказывали! – возмутился Квентин, но всё же поднялся с сундука. – Вот заведу кота, назову Теодором и буду гонять веником каждый день.
Ансельм улыбнулся и сыграл на первой струне, извлекая последовательность звуков, считавшуюся в обществе музыкантов оскорбительной. Но вслух ничего не сказал.
– К утру работа должна быть закончена, господа… – Аделина оглядела помещение. – Я приведу переплётчика. Должна предупредить, это будет… не совсем человек. Не удивляйтесь, не пугайтесь, сохраняйте спокойствие. И да… Господин де Турье?
– Слушаю, – изобразил полное внимание Ансельм.
– Пусть магистрал[36] будет напечатан на первой странице.
– Но это противоречит теории…
– Я прошу вас. Давайте, немного нарушим каноны поэзии, хорошо? Пусть будет на первой.
Она коротко поклонилась и вышла за дверь.
– Ну, что, пушистый, – усмехнулся Квентин. – Получил?
– Для вас, господин де Грие, Иоганн Себастьян Джузеппе Теодор ди Гатто, а не пушистый! – холодно ответил кот.
– Какие мы нежные! Приступаем к набору, господин ди Гатто. Нас ждут ещё четырнадцать страниц.
Теодор молча, всем видом выражая презрение, но и покорность судьбе тоже, уселся за стол, придвинул к себе ящик, разделённый на ячейки, в которых лежали литеры.
– Ну? Диктуйте, господин де Турье.
Только кончик белого хвоста, не уступавшего толщиной лисьему, подрагивал, выдавая раздражение.
Ансельм откашлялся и начал читать магистрал:
– Мой странный мир сплетают словеса
По повелению одной прекрасной дамы:
Мы с нею познакомились у храма,
Когда над храмом разлилась гроза…
После хорошей взбучки дело у Теодора спорилось. Куда только подевались его нерасторопность и рассеянность. Уже и кривые когти не мешали подцеплять свинцовые кубики, и со слухом всё наладилось – кот не переспрашивал по десять раз одно и то же слово. Несколько раз, правда, они с Ансельмом поспорили о правописании, добрый десяток раз выясняли – уместна ли в данном конкретном случае запятая или лучше поставить тире. Кот проявил недюжинные познания в поэтике, довольно покряхтывая всякий раз, когда слышал удачную метафору, кивал звучным, красивым рифмам и даже покачивался в такт ритму стихотворных строк, которые читал де Турье.
Ансельм тоже увлёкся процессом, позабыв, что слушателей у него всего двое, старался, играл голосом, акцентировал важные моменты, опускаясь в некоторых местах до драматического шёпота, зато в других возвышал голос почти до трагического крика. Квентин всегда удивлялся этому свойству поэтов. Неуёмная тяга читать стих вслух была присуща большинству из них, независимо от уровня мастерства, признанности или востребованности. Многие доходили до абсурда: могли читать не только тогда, когда их не просят, но даже когда не слушают. Лишь бы в пределах видимости находились несколько человек. Иногда Квентину казалось, что для поэта озвучивание собственных стихов – это как для растения влага и солнечный свет. Подпитка. Поставь цветок в горшке в тёмный угол, перестань его поливать, и он завянет, а потом и засохнет. Так же и поэт, лишённый публики, которая слышала бы его стихотворения. В глубине души де Грие гордился, что пока что способен противостоять этой тяге, которой не было у него ещё несколько лет назад, но которая сейчас всё чаще и чаще просыпалась и требовала мзду. Но иной раз накатывало до невозможности. Невольно вспоминались поэты, готовые за «а почему это ему позволили три больших стихотворения прочитать, а мне два и маленьких?» вызвать на дуэль. Да что там дуэль… Известны случаи, когда того, кому больше хлопали зрители во время выступления, «заказывали» нанимая бра́ви[37] для убийства.
Чтобы не дать желанию перебивать Ансельма своими стихами ни малейшего шанса, Квентин достал кинжал и принялся оселком править лезвие. Монотонная работа – вжик-вжик, вжик-вжик… Но она как нельзя лучше помогала отвлечься и просто слушать Ансельма. Движения успокаивали и умиротворяли, как бы это странно не звучало по отношению к заточке оружия.
Но когда Ансельм добрался до девятого сонета, читая его, как обычно, ярко и выразительно, покой покинул Квентина.
– Она сказала: «Наступает вечер —
Стемнеет скоро, демоны проснутся:
Предательство, неверие, распутство,
Святая ложь почти неясной речи
Твоих стихов. В них, словно в отраженьи
Ночных зеркал, мы будем видеть только
То,
