Варяг III - Иван Ладыгин
— Ясно, — я скорчил гримасу, будто попробовал что-то горькое. — Вы сделали больше, чем надо. Вы — герои этого дня. Теперь идите и отдохните. Найдите себе теплое место и еду. — Я похлопал обоих по плечам, чувствуя, как дрожат их напряженные мускулы. — Все, что могли, мы здесь сделали. Теперь остается уповать на богов… и на то, что наши клинки окажутся острее их клинков.
Я повернулся к Торгильсу. Охотник уже держал в руках свой длинный лук из гибкого ясеня, пальцами проверяя упругую тетиву.
— Тогда я немедленно отправляюсь за лучниками, — сказал он без тени сомнения в голосе. — Мы встретим их на этой опушке и заманим в лес.
— Понапрасну не рискуйте, — я посмотрел ему прямо в глаза, пытаясь передать всю важность этого момента. — Знаешь, как волки травят крупную жертву? Конечно, знаешь! Они не лезут в лоб. Выскочили — укусили — и сразу в чащу. Так и тут. Выпустили залп — и в кусты. Они прут на вас — вы отступаете, заманивая глубже. Наша задача — не дать им бой. Наша задача — измотать их, как крупную дичь, и самим при этом остаться живыми. Цельтесь в самых ретивых. В тех, кто бежит впереди. Собьете спесь — остальные притормозят. А там уже и ловушки сделают свое дело.
— Понимаю, Рюрик. — Торгильс усмехнулся с хитрой искоркой в глазах. — Я в Вальхаллу не тороплюсь. Еще с тобой не весь мёд выпил!
— Ты-то — нет. — я и сам не удержался от улыбки. — Но молодые горячие головы — очень даже да! Каждому из них мерещится, что именно о нем скальды сложат самую длинную сагу. Не давай им делать глупостей. Дисциплина сейчас важнее любой, даже самой яростной, отваги.
— Не дам, — охотник решительно тряхнул головой. — Слово охотника. Кто сунется без приказа — тому я сам уши надеру.
— Надеюсь на тебя! — я крепко, по-братски, сжал его руку, ощущая под пальцами шрамы и железные мускулы. Потом обернулся и посмотрел на север, туда, где за синей дымкой холмов должно было плескаться море. — И надеюсь, хотя бы у Лейфа все в порядке…
* * *
Лейф сидел на корточках у костра, сложенного из плавника и сухих веток. Огонь был невысоким, но жарким: он пожирал дерево с тихим потрескиванием и плевался редкими искрами.
На вертеле, сделанном из свежесрезанной ольхи, жарился жирный кролик. Шкурка его уже покрылась пузырями и зарумянилась, а по лагерю поплыл вкусный запах жареного мяса: он смешивался с морской солью и ароматом сосновой смолы, что сочилась из ближайших деревьев на склоне холма.
Его лагерь, насчитывающий чуть более двух сотен человек, раскинулся в небольшой, уединенной бухте к северу от Буянборга. Это место было выбрано не случайно — Рюрик четко указал метку на карте, откуда они должны были ударить в тыл наступающей армии Торгнира.
Сюда можно было отправиться и по суше, но это заняло бы больше времени. Да и конунг настоял на том, чтобы северная часть острова оказалась под присмотром… Он хотел, чтобы Лейф выставил часть своих людей следить за морем… Вдруг враг решит ударить флотом с этого направления? Тогда можно было бы прыгнуть на корабль и быстро добраться до своих — предупредить…
Лейф тяжело вздохнул и посмотрел вниз.
Пять драккаров были вытащены на песчаный берег. Их носовые фигуры смотрели на воду, словно уже тосковали по простору. Возле каждого корабля кипела работа: воины, разбившись на артели, натирали паруса жиром, чтобы не пропускали ветер, чинили уключины, перебирали такелаж.
Точильные камни «цзвинькали» о сталь топоров и мечей. Слышался мерный стук молотков, кто-то сшивал разорванные кольца кольчуг. Другие, уже закончив с оружием, сидели небольшими группами. Кто-то не спеша играл в кости и подбрасывал их на растянутой на земле шкуре. Кто-то чистил и натирал маслом щиты, сложенные в аккуратные пирамиды. Кто-то просто молча смотрел на море, попивая из дорожных рогов разбавленную медовуху — крепкую, но не до безумия.
Над всем лагерем висел ровный деловой гул. Не было ни паники, ни излишнего веселья. Эти люди знали, зачем их привели сюда. Они были старой, закаленной в боях дружиной. И они ждали своего часа.
Некоторые разведчики уже ушли на юго-запад — высматривать признаки приближения главной армии Торгнира с суши. Лейф дал им четкий приказ: быть тенями, не ввязываться в стычки, только смотреть и слушать.
Пока на море было тихо. Лишь чайки с их пронзительными криками носились над волнами, да осенний ветер, набирающий силу, гудел в расщелинах прибрежных скал.
Но мысли Лейфа сейчас были далеки от тактики и ветра. Он смотрел на потрескивающего на огне кролика и видел в багровых отсветах пламени другое время. Детство.
Длинные, залитые солнцем дни на другом берегу…
Тогда они были неразлучны. Два мальчика, два солнечных зайчика с белыми, как лен, волосами. Вместе они пускали по весенним ручьям щепки, воображая их великими драккарами, отправляющимися в поход за славой. Вместе, под строгим взглядом старого оружейника, они учились держать меч, прикрывая друг друга тяжелыми деревянными щитами. Вместе впервые попробовали крепкий мед, украденный из погреба отца. В тот день их рвало за дальним хлевом, и они смеялись до слез, валяясь в душистом сене.
Юность пришла, а с ней — и первые серьезные походы, первые настоящие опасности. Они стояли спина к спине, прикрывая друг друга. Делили все: скудную пищу в долгих переходах, первую добычу, а потом и первых женщин, смущенных и податливых, найденных в захваченных селениях. Вместе пировали в Альфборге, пели за столом отца, спорили до хрипоты о достоинствах разных кораблей… Лейф знал каждую родинку на загорелой спине брата, каждый шрам, оставленный тренировочными мечами или случайными ударами в бою.
Знал он и другое. Знал, как отец всегда смотрел на Торгнира с какой-то прохладной отстраненностью. В его похвалах Лейфу — за удар мечом, за меткое слово на тинге — всегда чувствовалась тень укора, брошенная в сторону младшего. Лейф никогда до конца не понимал, что стояло между отцом и матерью Торгнира, красивой и молчаливой женщиной с юга, умершей от лихорадки, когда братья были еще малы. Какая старая рана, какая измена или горькое подозрение отравили их отношения? Но яд, капля за каплей, перешел и на сына.
Ульрик вечно подозревал Торгнира в двуличии, в тайных, корыстных умыслах. В том, что он шепчется с недругами, что он придерживает лучшую долю добычи. И брат, чувствуя на себе этот холодный, несправедливый суд, сначала робко, а потом все
