Маг – хранитель Слова - Вячеслав Теркулов
Тем временем Ансельм продолжал:
– Между морем и сушей, в прибрежной твоей наготе,
В ожиданье фелюг из минувшего тысячелетья
Продолжается жизнь, и укромные мысли о тех
Двух часах, пережитых бессмысленно, без сожаленья
Опускаются к горлу, сжимая его домовым,
Ощущающим нежность твоей оглушительной боли.
Этот мир представлялся тебе совершенно другим,
И поэтому он никогда не сольётся с тобою.
И таинственный вкус, и густой аромат миндаля
Остаются на теле, во рту и в приморском пространстве.
В обнажённых движеньях своё вожделенье творя,
Ты, как дверь в этом доме, сегодня распахнута настежь.
Ты вбираешь в себя это море и запах травы,
И идёшь по песку, одеваясь в укромные взгляды.
И закатное солнце, нагой поворот головы…
И прозрачное тело, которому вечером надо
Окунуться в тепло этих рук, как в последний прилив,
Оставаться без тонких одежд и без тонкой печали.
И в закате плывут облака полыхающих грив,
И спускается ночь ароматами свежего чая.
Квентин внимательно наблюдал за лицами поэтов, призванных принимать решение об их с Ансельмом судьбе. Их было семеро. Смуглолицый Карло Манчини, нижняя губа которого, казалось, оттопырена один раз и навсегда. Рыхлый и неповоротливый Алехандро ди Ленцо – в его юном возрасте нужно очень сильно постараться, чтобы отрастить такой живот. По левую руку от него сидели два светловолосых бородача. По виду братья. Выходцы из северной провинции. Об уровне их поэтического мастерства Квентин не знал, но, имея некоторое представление о том, как долго добираются в предгорья любые новшества – хоть техники, хоть культуры, предполагал, что рифма «розы – морозы» в настоящее время считается у них самой свежей и незатасканной. За ними пристроился сухонький старичок с остроконечной бородкой. Он всё время помечал что-то на сложенном вчетверо листке бумаги. А вот справа от Карло Манчини один поэт дремал, уперев щёку в кулак. Хорошо, что не храпел и держался ровно: издалека, если не присматриваться, ни за что не угадаешь, что спит. Крайний поэт – невысокий и толстенький, из чего Квентин сделал вывод, что «птенцов Стречковича» не ущемляют с денежным содержанием – зевал и ловил мух. Он думал, что делает это незаметно. Стремительным движением ловил, отпускал и снова ловил. Хорошая реакция и скорость. Квентин подумал, что из всех семерых этот должен быть самым опасным со шпагой в руке.
Судя по тому, как изменялось выражение лиц ди Ленцо, Манчини, северян и старичка, делающего пометки, Ансельму удалось пробить броню на их сердцах. Поэты часто бывают завистливы, но умеющие писать стихи должны поддерживать друг друга, чтобы мутный вал низкопробных строчек не захлестнул их всех.
Но тут де Турье, вместо того, чтобы остановиться на прекрасных песнях, отложил лютню и принялся читать сонет, который отличался изысканностью, но, даже на взгляд Квентина, был чересчур непонятен…
– Когда над храмом разлилась гроза
В ночи внезапной. В ярком свете молний
Я увидал, как встрепенулись кони,
Как на иконе синие глаза
Наполнились водой, и, как во сне,
Передо мною пронеслись виденья:
Железных птиц бездушное паренье
Над городом, почудившимся мне,
В котором рукотворные холмы
Дымились в ожидании чумы,
И золото чернело в отдаленье.
И кто-то поднимал своих бойцов
И вёл их как искусный крысолов
В преддверье мая, в томных искушеньях…
В этом месте Карло Манчини замахал руками, призывая остановиться. Пузатый Алехандро поднял взор к потолку.
– Что случилось? – удивился Ансельм. – Я ещё не закончил. У меня есть ещё…
– Остановитесь! – прохрипел Манчини, словно воротник внезапно передавил ему горло.
– А в чём, собственно, дело?
– Что вы несёте? – Алехандро приподнялся, тяжело опираясь на столешницу. – Мы долго терпели, выслушивая бред о «нагом повороте головы»…
– И о «прибрежной наготе»! – фальцетом воскликнул старичок с остроконечной бородкой.
– Об «облаках полыхающих грив» и «голом дожде», – добавил Манчини. – Ладно! Я готов это списать на образность и метафоричность восприятия поэта! Но что у вас в этих, с позволения сказать, сонетах? Это же какой-то бред!
– Что вы себе позволяете? – возмутился Ансельм, но как человек деликатный и учтивый, недостаточно резко. На него просто никто внимания не обратил.
– Вот, к примеру, – продолжал Манчини. – «В её прислуге – стройной мавританке…» Мавританка – это кто? Маркитантку знаю… Но что это за птица – мавританка? В Империи нет таких народностей. Этот ваш сонет просто вывел меня из душевного равновесия.
Он процитировал, выказывая неплохую память:
– Железных птиц бездушное паренье
Над городом, почудившимся мне,
В котором рукотворные холмы
Дымились в ожидании чумы,
И золото чернело в отдаленье.
– Что это? Что за образы вы пытаетесь дать слушателям? – брызгая слюной, выкрикнул Алехандро. – Паренье железных птиц? Где вы видели железных птиц? Как птица может быть железной? Железо тяжёлое – она не сможет летать! Ни орлы, ни грифоны, ни даже драконы, о которых остались только воспоминания в сказках и легендах, не были и не могли быть железными!
– Может быть, вы имели в виду горгулий? – вклинился старичок. – Так, во-первых, они каменные – это известно каждому ребёнку… А во-вторых, никогда не существовали! Это научно доказанный факт!
– Дальше! – продолжал губастый поэт Карло. – Рукотворные холмы! Как холмы могут быть рукотворными? Вы представляете, какой это труд – насыпать холм? Сколько рабочих нужно задействовать и сколько времени носить землю? И потом – они у вас дымятся! Как холм может дымиться? Это же не печь и не костёр!
Вот тут
