Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Закапывали сгибших торопливо, словно хотели поскорее закончить, чтобы не скорбеть по павшим, но порадоваться наконец вернувшимся. Всхлипывали девки. Донатос стоял на самом краю ямины и глядел, как прибывает земля.

Кто-то подошёл к нему, крепко обхватил за пояс и расплакался, уткнувшись лицом в живот. Колдун с удивлением посмотрел вниз и увидел вихрастую белобрысую макушку Русая.

– Ну будет, будет, – негромко сказал крефф, поглаживая острые мальчишечьи плечи, сотрясавшиеся от слёз.

– Дя-я-ядька-а-а! – безутешно выл Руська. – Жалко-то её ка-а-ак!

– Жалко, – сказал Донатос и наконец понял, что же такое чудно́е происходит с ним, отчего перекручивает нутро, а дыхание как будто схватывает. – Жалко, Русай…

Глава 65

Тризны вечером не было. И вообще всё понеслось кувырком и не в лад. Ехали, думали: дух переведут. Вышло иначе.

Клесх только из мыльни воротился, ещё с волосами сырыми и рубахой, липнущей к влажному телу, распорядился через оборот собирать креффов.

Нэд зашёл к главе, когда тот жадно ел, одновременно с этим разбирая сорочьи грамоты, накопившиеся за дни отлучки.

– Что ты взбудоражился? – спросил посадник. – Нет ведь уже этого Серого. Дай людям роздыха. Поспокойнее всё же дни для Цитадели настали…

Клесх посмотрел на него поверх развёрнутого свитка угрюмо и зло.

– Нет и не будет у Цитадели спокойных дней, Нэд. Нешто ты не понял? Ходящая нынче из крепости вышла! И защита, которую Бьерга установила, не стала ей преградой. Я выучам наказал засовы задвинуть и у ворот на страже всю ночь стоять. Аты «дай людям роздыха».

Посадник слушал эту гневную отповедь с вытянувшимся лицом.

– Погоди, погоди! Ты другого кого пробовал за ворота вывести?

– Попробуем ещё, время будет, – утешил его Клесх. – Нынче надо решать, что делать станем, ежели ходящие в города и веси, как в свои логовища, ходить начнут. Вот уж запоём… Сегодня Лесану надо усадить в креффат. Хватит ей без дела болтаться. Рустиного старшого выуча, не помню имени, тоже. А ещё Лаштиных Ургая и Хабора, Ольстова Ильгара. А то у нас не креффат, а сборище стариков и калек. – Глава уже не глядел на собеседника и не думал о том, что речь его резка и в чём-то обидна. Он гвоздил и гвоздил словами: – В Любяны и Печища надо отправить ратоборцев. Ихние-то сгибли. Отрядим Дареновых старших. У него всегда крепкие ребята были. К слову, у Ольста Звенец – толковый парень, уже год в суйлешской тройке квасится. Надо отзывать в Цитадель, а на его место поставить да хоть Свельта, он как раз доучился. И завтра же всех воев распустить обратно по тройкам. Нечего им тут рассиживаться. В дороге раны зализали и надрыхлись, как хорьки. Будет с них. Креффам пора за выучами ехать. Весна на исходе: не ныне, так завтра всех осенённых пересватают, а мы потом будем локти грызть!

Нэд вскинул руки, призывая главу хоть на миг осадить несущиеся вскачь мысли.

– Охолонись! Я понял. Всё понял. Успокойся, Клесх. Что ты взъярился?

Посадник пожиты́м умом понял то, чего на его месте не понял бы иной: Клесх, всю жизнь боровшийся с трудностями в одиночку, нынче не знал, как ему разорваться, чтобы ничего не упустить.

– Охолонись, – повторил Нэд. – Дай людям хоть пыль дорожную смыть, чистое вздеть, да по куску в рот закинуть. Я тебе вот что скажу: старших выучей до осени оставь гонять подлетков, молодых креффов, а с ними Бьергу, Ихтора, Лашту и Донатоса отправь искать осенённых. В крепости со мной останутся старики и выучи. А там видно будет.

Клесх задумался и покачал головой.

– Иначе всё, Нэд. И оборачиваться нам теперь вдвое быстрее придётся. Или ты не понял? Так я объясню. У нас ведь тут Лют ещё. И он не впусте обратно притащился, не за-ради одних лишь девок своих. У него и другая надобь есть. Он нам помог и теперь будет торговаться за стаю. А ещё он нынче видел, как ходящая за ворота выбежала. Вернее, учуял. Хм… А ведь верно: у волколаков острый нюх. Ходящего от человека они завсегда отличат…

Мысли главы скакали как блохи. Нэд за ними уже не поспевал, да и сам Клесх, видать, тоже.

– Довольно! – твёрдо сказал посадник. – Утро вечера мудренее. Это у тебя шило в заду. А за окном ночь. Люди хотят спать. Креффат, оборотни, выучи – все обождут до рассвета. Да и ты уймёшься, покуда голова не лопнула.

Клесх в ответ на эту отповедь вдруг беззвучно засмеялся.

– Спать хотят. – Он уткнулся лбом в ладонь, плечи подрагивали. – А я-то подумал… Понял, понял. С Бьергой, поди, и парой слов перемолвиться не успели? Иди уж. Спи!

В последнее слово он нарочно подбавил издёвки.

– Да тьфу на тебя!

Посадник разозлился и ушёл, но в коридоре остановился. Самому смешно сделалось.

На нижнем ярусе Нэд столкнулся с Ильгаром, который с небольшим свёртком в руках торопился в сторону поварни.

– А вот и ты! – обрадовался крефф. – Завтра после зау́трока сразу поднимайся к главе.

Молодой обережник растерянно кивнул, недоумевая, зачем в такую рань будет нужен Клесху. Впрочем, нынче у него была другая забота.

«Забота», когда ратоборец вошёл на поварню, протирала миски.

– Нелюба! – окликнул он её.

Девушка обернулась. Лицо обиженное, глаза сердитые.

– Я купил в Старграде. – Вой с улыбкой неловко протянул ей свёрток и добавил: – Хотел до отъезда отдать, но… вдруг не воротился бы.

Девушка медленно протянула руку, словно боясь коснуться подарка. Ильгар терпеливо ждал.

Это было покрывало из тех, какие носят мужние женщины, пряча волосы. Красивое. Тонкой работы, с затейливой вышивкой по краю.

На поварне воцарилась тишина. Нелюба молча взяла дар и, не отводя взгляда от обережника, накинула на голову. В тонком покрывале она мгновенно стала старше и строже. Девушки и служки с улыбками переглядывались.

Лишь одна осталась равнодушна к случившемуся. Впрочем, никто не видел, чтобы Лела хоть раз улыбалась.

* * *

Тамир плохо помнил дорогу до Цитадели. Да и приезд в крепость тоже отзывался в нём беспорядочными вспышками: его тормошили креффы, но быстро отступались, потому что отвечал он коротко и скупо. Клесх сказал: назавтра будет разговор. Будет так будет. Всё равно.

Похоронили погибших. Донатос поглядел на бывшего выученика и на обряд звать не стал. Словно понял, что парню нынче не до похорон.

Тамир сходил в мыльню, потом в трапезную. А чем ещё себя занять, не знал. Потому бесцельно бродил с яруса на ярус. Надеялся: в душе что-нибудь