Потешный полк - Денис Старый
А только бы не вышло так, чтобы русский царь всё тянул в свои царские палаты всяких баб безродных. Анны Монс или Катьки, она же Марта, русскому отечеству не нужно. Как-нибудь и без них справимся, в этом я был уверен.
— Ты нынче говоришь, яко мой духовник. Государь повинен образом своим быти чистым, — Пётр, чуть закатив глаза, передразнил приставленного к себе духовника.
— Государь, я частью согласен. Коли при дворе твоём блуда не будет, то меньше его станет и по всей Руси. Токмо дела державные я поставлю вперёд любого благочиния, — сказал я.
Признаться, несколько слукавил. Дело в том, что в общении с Петром Алексеевичем, да и с любым иным мальчишкой, всегда нужно применять некоторые психологические хитрости. Вот невзлюбил он своего недавно назначенного духовника отца Иллариона. И я не могу твердить, что священник хорош.
Там, впрочем, такое ощущение, что это обоюдное. Нет, заговора там нет. Однако Илларион гнёт свою линию, невзирая на мнение государя. И Петр для него вообще не авторитет, а заблудшая и строптивая душа. Понятно, что для церковного человека самое важное — это Святое писание и жития святых, как пример.
Однако и Пётр Алексеевич — не из тех людей, и это уже пора принять как данность, кто готов следовать за прямыми формулировками и незыблемыми догмами.
Я и сам воспринимаю этого священника если не за своего врага, то уж точно не за союзника. Мы пока присматриваемся друг к другу, но это как два дуэлянта наблюдают каждый за своим противником, изучая повадки.
Знаю, что каждое занятие с духовником начинается со слов о том, что я учу глупостям всяким. А тут поди-ка, взял да согласился с Илларионом, о нравственности сказал.
— Ваше Величество, смею надеяться, что завтра наши уроки пройдут не менее плодотворно, — заканчивал я занятия с Петром. — Матушке вашей я направил прошение, дабы дозволила пригласить на ваше учение одного немца — Патрика Гордона.
— Верно ли я понял? Того славного Патрика, что доблестно воевал при Чигирине? — радостно воскликнул юный царь.
Я улыбнулся и кивнул в знак согласия.
Никуда не деться. Считаю необходимым, чтобы будущий великий царь, а, возможно, и Император, начинал знакомиться с носителями европейской культуры.
Только я предпочитал, чтобы государь знакомился с теми личностями, которые в будущем могли бы стать весьма влиятельными фигурами при нём (под моим присмотром). Да и знакомство такое должно происходить не в фривольной форме, при распитии горячительных напитков, а при более достойных занятиях.
Более того, кукуйцев-иноземцев таким образом я хотел повязывать своим общением. Гордон — достойный офицер. И Лефорт, конечно, пригодится, если только меньше будет спаивать государя.
В целом наши занятия были усердными, но не изнурительными — в день составляли не более трёх часов. И то интенсивная учёба занимала как бы не академические сорок пять минут. Пётр Алексеевич по прошествии часа уже начинал терять интерес к обучению. Он элементарно не мог усидеть на стуле.
Так что зачастую уроки истории, упор в которых я делал на примеры комплексного управления государствами, проходили у нас в движении. Иначе просто нельзя. Гиперактивность Петра Алексеевича не позволяет.
Об этом я предпринял попытку дельно поговорить с Никитой Моисеевичем. Но пока этот наставник Петра не хочет использовать напрашивающиеся решения.
Между тем, Никита Моисеевич Зотов стал более ответственно подходить к своей службе. Как минимум, он два часа мурыжит государя науками. Так что в какой-то степени избавляет меня от необходимости превращать обучение правителя Государства Российского в рутину.
Нужно будет, чтобы ещё и Зотов принял систему чистописания. Почерк царю нужно срочным порядком выправлять. Вышедшее из-под его пера должно и выглядеть достойно.
— Ты будешь ли знакомить меня, как вести следствие? — когда мы уже заканчивали занятия и я собирал нужные бумаги, спросил государь.
— А вот послезавтра о том и поговорим, Ваше Величество, — ответил я.
Лучше всего оставлять на уроке некоторую недосказанность, интригу, чтобы после, уже завтра развеять таинственность. Однако, вновь напустить тумана. И так дальше. Этот эффект я бы назвал «Тысяча и одна ночь». Шахрезада именно так и выживала, заставляя правителя не убивать ее, ибо следующей ночью закончится рассказ сказки, остановленной хитрой женщиной на самом интересном моменте.
Это еще позволяет заставить ученика думать об уроке, вспоминать, что было сказано. Может даже и строить догадки, размышлять и анализировать. Потому такой эффект — это лучшее в отношении Петра Алексеевича.
Возвращался в свою спальню с чувством выполненного долга, предвкушая встречу в Анной. Дверь открыл чуть ли не с ноги, быстро, резко. И…
Сперва опешил. Я увидел Анну побитой. Запекшаяся кровь была под носом, сама растрепанная, порванный сарафан, под глазом наливался синяк.
— Кто тебя так? — спросил я строго, намереваясь прямо сейчас идти и наказывать обидчиков моей служанки, а, может, и дамы сердца.
Но ответа не дождался. Увидел я и другое.
— Ты что делаешь, курва? Дрянь!
Глава 4
Москва. Кремль
20 мая 1682 года
Анна стояла над блюдами и кувшинами, явно приготовленными для меня, и выливала из небольшого глиняного флакона жидкость. Лила в питье, брызгала этим еду.
«Яд!» — первая моя мысль.
— Кто подослал? — жестко сказал я.
Еще и схватил бы ее, да и без того выглядела побитой.
— Тебя били и заставляли? — спрашивал я. — Кто приказал меня травить?
Анна стояла, раскрасневшаяся, растерянная до крайности. Еще бы! Застукал ее, когда она какой-то гадостью меня опоить собиралась. Как же на сердце защемило! До крайности было обидно. Я вообще хоть кому-то, хоть на чуть-чуть могу доверять? Невозможно жить, если смотреть на всех, без исключения людей, даже на тех, кто дорог, зверем. Нельзя не доверять людям. Пусть малому числу, путь бы и одному человеку, но необходимо доверять.
Анна молчала, потупив взор.
— Кто… тебя… заставил… меня… отравить? — чеканя каждое словно, спрашивал я.
И тут девушка преобразилась. Она показала зверька, но никак не пугливого кролика. Кошку, дикую, свирепую. Не видел еще у Анны такого взгляда.
— Ты как измыслить-то такое мог? Я? Травить тебя? Любого мого? Да я кого иного, укажи перстом своим, а тебя и от сабли лихой собою прикрою! — кричала, напирала, приближаясь
