Стать тенью для зла - Денис Силаев
О Аматерасу, он всего лишь мичман, а как же трудно делать выбор... Страшно представить, как сложно сейчас его адмиралу. Он-то вживую не видел ничего из того, что увидел Такано, и ему в тысячу раз сложнее поверить этим записочкам. И в тысячу раз страшнее ошибиться. Как его подбодрить?
Надо попробовать снова спросить совета у друзей. Достав из сумки свою дощечку, Исороку принялся писать. Нет, эта пауза в разговоре очень удачна. Известия пришли будоражащие — корабли русских, на ночь глядя, выходили из Порт-Артура! Радиограмма с кораблей Дэвы говорила об "Баяне", "Аскольде" и... "Диане" с какими-то канонерками. Этого никто не ждал, и сейчас эскадра спешно разводит пары. Наличие в составе эскадры тихоходной "Дианы" и канонерок позволяло попытаться прихватить русских. Обидно, действительно, уже три ночи мы не выходили на постановку мин на внешний рейд, и сейчас, похоже, русские, видимо, решили рискнуть без траления фарватера. Выйти они, конечно, выйдут, но вот с возвращением обратно у них явно будут проблемы, к утру второй броненосный отряд и два броненосца будут у стен крепости.
— С берега сигнал "Минная опасность"! — раздался крик с носа. Этого еще не хватало. По этому сигналу много что происходило, но обязанность любого маломерного судна очистить акваторию ставила крест на их маршруте. Какого черта, ведь только начало темнеть? Русские миноносцы, получается, вышли из своего порта еще засветло?
— Подожди, матрос. — Старший на катере сейчас был лейтенант Кимура, он, согласно субординации, первым и подал "командный" голос. — Батареи на берегу не могут передавать сигнал "Минная опасность", они только дублируют сигнал с кораблей. Был такой сигнал? — Он, привстав на банке так, чтобы обозревать и корму, и нос, обвел всех взглядом. Виноватые глаза были ему ответом. Никто не видел сигнала с моря. Силуэты кораблей мористее уже таяли в надвигающейся ночи, не выделенные ни одним огоньком. Это было нормально, но где прожектора с крейсеров, которые должны защищать броненосцы от атак с моря?
Странно, но надо было действовать. Обозначить себя огнями и пристать к берегу. Дождаться отбоя тревоги и, обозначив начало движения двумя сигнальными ракетами, продолжить путь. Наверное, береговые крысы что-то напутали, и сейчас все выясниться. Кимура отдал необходимые команды, и катер начал разворачиваться к еле видимой полосе прибоя. Два матроса, пряча разочарование (теперь куковать на берегу, вместо теплой койки где-нибудь в коридоре), принялись поднимать шторки на ходовых огнях.
Прожектор от скал ударил, другого слова тут не подобрать, совершенно внезапно, высветив их суденышко, казалось, ярче, чем лучи дневного солнца.
— Что за идиоты! — Ругнулся лейтенант и потянулся к ракетнице. Зеленая, потом красная — сегодняшний сигнал для опознавания своих. Вот пошла зеленая ракета...
Что-то бумкнуло на берегу, и рядом с катером встал столб воды, потом второй. Их обстреливали свои же! Невероятные, тупые идиоты. Кимура, матерясь последними словами, послал в небо вторую ракету, и, словно вторя ему, еще ближе ударил третий снаряд. И ведь не подумаешь, что эти сухопутные крысы что-то не получили сегодня, сигнал менялся раз в два дня, и сегодня еще был вчерашний. Каждая собака на батареях, прикрывающих угольные склады, должна была знать этот сигнал. Зеленая, потом красная ра... Исороку, чувствуя, что тупеет и куда-то проваливается, в непонимании уставился в небо. Там догорала первая... Желтая, черт бы ее побрал, ракета. И немного повыше, плавно опускалась вторая. Тоже желтая... Только что же видел...
А потом мичман понял, что слышит какой-то резкий звук, но именно понял, а не услышал. Сразу-же в спину ударило и он полетел в воду.
8 мая 1904 года. Порт-Артур, Новый Город.
Если бы окна дома Вильгельма Карловича были обращены на восток, то скорее всего, в них уже брезжил бы рассвет. Но во первых, окна смотрели на север, а во вторых были плотно задрапированы тяжелыми шторами. Голоса в голове, затихшие еще вечером, пока не появлялись. Черт, досадно, что он может слышать их не всегда. Три раза раза тетка в голове издавала какой-то звук, но ничего больше не происходило. По прошлому опыту, Вильгельм Карлович установил, что это, должно быть символизирует хлопнувшую дверь. Кто-то входил или выходил из Вишневого Сада.
Два невозмутимых лица, обращенные к нему. Лицо Васильева, часа два как перестало выражать собачью преданность и излучать лихой и придурковатый вид, но по прежнему бодро, и, кажется, матрос до сих пор чутко вглядывается и вслушивается в ночь. Он видел демонов, и знает, что они существуют. Он своему адмиралу верил.
А вот что выражало лицо лейтенанта Кедрова, Витгефт разглядеть не мог. Сидел тот в глубоком кресле, держа на коленях руку с длинноствольным Браунингом (точнее Вильгельм Карлович сказать не мог, не разбирался в них), и похоже, в сон его тоже не клонило. А что может заставить офицера не клевать носом третий час подряд в темной комнате в полной тишине и при полном-же отсутствии, скажем, прекрасной дамы? Мысли. Мыслей ему Вильгельм Карлович подкинул еще с вечера. Покрутив рукоятку меча с двухдюймовым обрубком странного лезвия (одна из сегментных пластин на ручке оказалась поворотной), почувствовал исходящую странную вибрацию, и на глазах изумленного лейтенанта, ОТРЕЗАЛ от заварного чайника носик. Ровненько, будто носик был из зачерствевшего сыра. Не говоря ни слова, показал как проворачивается ручка, и протянул обломок меча офицеру.
Михаил Александрович, следует отдать ему должное, не стал закатывать глаза и бегать по комнате с криками "невероятно", "не могу поверить", и прочими неможетбытиями. Вот явно на своем месте в штабе этот, безусловно смелый лейтенант. Может думать. Может сопоставлять. Догадался же, что они с Васильевым высматривали тогда на рейде? Вспомнил рассказ раненного друга, моментально перенес его рассказ с категории "возможный бред раненного в бою товарища" в категорию "что-то невероятное, но, видимо, имеющее место быть", и додавил матроса на откровенность.
Размышляй, мой флаг-офицер, размышляй. У тебя есть над чем подумать. Например над тем, почему я предоставил под лучи славы Иванова, полностью отказавшись
