В гнезде "Пересмешника" - Артём Март
— Мухин разведвзвод? — проявив робкий интерес, спросил солдат с прокуренным голосом.
— Так точно. За вами пришли.
— Надо думать, — снова заговорил солдат с прокуренным голосом, — нету больше разведвзвода, раз уж вы тут?
— Большая его часть осталась в ущелье, — отрицательно покачал я головой. — Мы приняли бой в тех горах. Уничтожили группу духов, но понесли потери. А потом перегруппировались. Муха отправил нас троих на разведку, когда узнал, где засел проповедник.
Мрачная тишина окутала пограничников-пленников.
— Значит… — несколько смущенно начал тот боец, с которым поссорился Бычка, — значит, будет спасательная операция?
— Будет, — заявил я уверенно.
— А я говорил! Говорил тебе, Василь Иваныч, что не кинут нас, — обрадовался боец, — что рано или поздно командир кого-то да пришлет…
— Пришлет-не пришлет… — снова зазвучал прокуренный голос бойца, названного Василием Ивановичем, — да только духи с нами скорее расправятся, чем подмога подоспеет…
Говорливый боец ничего не ответил на это. Он только сильнее прижался к стене и вновь забубнил себе под нос что-то матерное.
— Так как вас звать? — спросил я, когда тишина стала неприятно густеть.
Боец, названный Василь Иванычем, вздохнул.
— Меня Васей звать. Чесноковым. Я мехводом служил. А Василь Иванычем называют, потому как самый старший был на заставе. Ну кроме офицеров.
Чесноков кивнул на говорливого бойца, мрачно отвернувшегося от нас.
— Это вон, — продолжил Чесноков, — Женя Суворов. Ефрейтор он. Служил старшим стрелком. А вон тот парень, что вон там забился, — Игорек Белых.
— Чего ты с ними разговариваешь, а? — нахохлился Суворов. — Они тебя предателем зовут, а ты с ними любезничаешь?
— Тихо, Женя. Ссориться нам — последнее дело, — сказал Чесноков упрямо.
— Это ты вон этому скажи, телку языкастому. Или как его там? Бычара? — кивнул в сторону Бычки Суворов.
— Я тебе дам, Бычара, — нахмурился Бычка, — вот точно зубы тебе пересчитаю… Я еще в школе, если кто надо мной из-за фамилии смеялся, вон как зубы считал!
— Ты свои зубы посчитай, — огрызнулся Суворов, — тебе духи их скоро все повыбивают…
— Вот я… — Бычка снова засуетился и даже попытался подняться на связанных ногах, но, конечно же, у него ничего не получилось.
— Тихо вы. Тихо, — успокоил всех я. — Послушайте Василия. Он дело говорит. Сейчас ссоры нам не к чему.
— Ну ты слыхал, че он буровит? — зло сказал Бычка.
— Тихо, Саша, — ответил я, смерив Бычку строгим взглядом.
Бычка отвел глаза. Недовольно забубнил.
Коптилки душманы забрали с собой, потому в нашей «камере» стояла почти полная темнота. Неяркий желтоватый свет проникал сюда только сквозь решетку. Но и его в конце концов хватило, чтобы глаза привыкли к темноте и научились различать лица бойцов.
Тогда я наконец смог рассмотреть бойцов пропавшего отделения, что оказались тут раньше нас.
Ефрейтор Евгений Суворов, явно не потерявший все еще волю к жизни и борьбе, был высоким и по-пограничному жилистым парнем. Молодой, не старше двадцати, боец прижался к сырой стене и поджал ноги.
Лицо его было осунувшимся от усталости и стресса. Темные, коротко стриженные волосы едва заметно торчали ежиком.
Но главным в образе парня мне показался взгляд.
По большей части мальчишка не смотрел на нас. Да и вообще — ни на кого бы то ни было еще. Но иногда взгляд его перескакивал с пола или стены на меня или Бычку.
И чувствуя это, я успевал заглянуть ему в глаза. А глаза эти были холодными и злыми. Но не просто злыми. Оказалось очень сложно понять, на кого затаил злобу Суворов — то ли на душманов, что взяли его в плен, то ли на товарищей, которые повели себя не так, как он ожидал, то ли на себя самого…
Чесноков же, стоявший на коленях, когда я увидел его в первый раз, теперь перевалился на бедро. Поджав связанные ноги, он оперся плечом о стену.
Это был коротконогий, но широкотелый мужчина лет двадцати пяти. Нет, он был не грузным, а именно широкотелым и оттого крепким.
Вася оказался разговорчивее остальных и охотнее шел на контакт. Потому быстро рассказал мне, что прошел техническое училище, оттуда призвался в армию и, оказавшись довольно талантливым мотористом, пошел на сверхсрочную, получив звание младшего сержанта.
У Чеснокова было кругловатое лицо, короткие, слегка отросшие и засаленные волосы. Щеки и подбородок все еще оставались гладко выбритыми, но все равно синели от пробивавшейся щетины.
Взгляд светло-голубых глаз мехвода казался мне уставшим, но все еще твердым.
Этот человек еще не сдался, нет. Он вряд ли верил в то, что выживет, но собирался погибнуть так, как подобает советскому пограничнику.
А вот последнего, Игоря Белых, я рассмотреть не мог. Худенький парнишка постоянно прятал от нас лицо и, казалось, боялся посмотреть даже на собственную тень.
— Так как же приключилось, что вы попали в плен? — спросил я Чеснокова, когда мы с ним чуть-чуть разговорились.
Чесноков вздохнул. Потом, почувствовав на себе суровый взгляд Суворова, который явно не хотел, чтобы он рассказывал мне эту историю, но все равно начал:
— Да по-дурацки как-то все приключилось, — сказал мехвод. — Мы когда заехали в ущелье, сразу начались проблемы со связью. Будто бы глушили нас. Ну а работать надо, куда ж деваться?
Руки Чеснокова связали спереди, и потому он смог пожать своими широкими, мощными плечами.
— Было нас семь человек во отделении. Старший сержант наш, Митя Голубочкин, решил вести стрелков в гору, к ручью. Мы с наводчиком Пашей Тюриным остались в машине прикрывать ребят. А потом…
— Что потом? — спросил я.
— Да я… Я точно не знаю, что там у ручья случилось, — продолжил Чесноков, — когда нас взяли, не было ни у кого времени толком рассказать. Вроде как пятерых наших бойцов духи окружили. Враги превышали наших числом в пять раз. Ну и Митя решил, что не хочет губить парней в самоубийственном бою. Велел сложить оружие.
— Но вы с наводчиком остались в машине, — сказал я.
— Верно, — горько вздохнул Чесноков.
— Как вас заставили покинуть БТР?
Чесноков замолчал, поджал полные губы. Видно было, что ему совершенно не хотелось вспоминать тот злосчастный момент.
— Душманы стали нами прикрываться, — сказал вдруг Суворов. — Погнали вниз, к машине, как
