В гнезде "Пересмешника" - Артём Март
— Ну вот Тюрин и не открыл, — сказал мехвод мрачно. — И связи нет. Некому доложить, не у кого спросить, что делать. Не у кого помощи попросить. Они сказали, что если мы сейчас не выйдем из БТР, они начнут убивать наших по одному, а потом подожгут машину. Ну и я…
Чесноков сглотнул.
— Ну и я, как старший по званию, принял решение выйти.
Он замолчал. В пещере снова повисла неприятная, давящая тишина. Где-то, действуя на нервы, капала вода. За деревянной решеткой кашлянул душман-часовой.
— Это все Голубочкин, — сказал вдруг Суворов с укором в голосе. — Вечно он трусил. Вечно он колебался, прежде чем приказ отдать.
— Он за нас радел, — возразил ему Чесноков. — Берег личный состав. И тут хотел, чтобы мы подольше прожили.
— Ответственности он боялся! — крикнул Суворов. — Боялся, что какой ни тот приказ отдаст, и за это прилетит ему по шапке!
— Если б не он, — мехвод уставился на Суворова строгим взглядом, — ты бы сейчас уже в земле лежал.
— Так может быть, оно и лучше было бы!
На этот раз решетку отодвинули. Мы все наблюдали, как в пещеру вошли два душмана. Один остался стоять на входе, прижимая к груди автомат, а другой подошел к Суворову и пнул того в ногу. Досталось не только ему. Дух пнул еще и Чеснокова, а потом, почему-то, Бычку. Наконец он накричал на нас и пригрозил всем автоматом.
Суворов не издал ни звука. Он только и делал, что смотрел на часового, словно затравленный и раненый зверь. Чесноков опустил голову. Бычка принялся тихо ругаться матом, когда надзиратель направился к выходу.
Когда часовые ушли и снова закрыли проход решеткой, я спросил у мехвода:
— Они часто меняются?
— За временем тут сложновато следить, — сказал Чесноков с грустной улыбкой.
— Примерно каждые десять тысяч раз, — сказал вдруг Суворов.
Я ухмыльнулся.
И Бычка, и Смыкало, да даже Чесноков — все наградили Суворова удивленным взглядом.
— Что? Я считал… Когда до десяти тысяч досчитал — они сменились.
— Уже неплохо, — рассмеялся я сдержанно. — А эти давно менялись?
— Давненько, — пожал плечами Чесноков.
— Я сбился, — буркнул Суворов, — потому как вас привели. Было не до счета.
Я быстренько сообразил. Если взять счет за секунду, то получалось, что часовые менялись каждые два — два с половиной часа.
Маловато… Ну да ничего. Как я сказал — время наше главное оружие.
Правда, главной проблемой было то, что в любой момент может вернуться проповедник… И тогда снова придется выкручиваться… Сейчас, глобально, я мог сделать только одно — подождать новой смены караульных и плясать от этого.
Я принялся ощупывать стену позади меня. Потом, когда не удовлетворился результатом, перелез под стеной, поближе к Бычке, снова принялся ощупывать стену.
— Ты че делаешь? — спросил Бычка, когда я случайно толкнул его.
— Сыро там, — сказал я.
Бычка заворчал и с трудом отодвинулся.
— И что было потом? — спросил я у Чеснокова, наконец нащупав то, что нужно.
Чесноков вздохнул.
— Когда мы вышли, у нас отобрали оружие и документы. У кого с собой были личные вещи — тоже. Зачем-то приказали снять головные уборы. Ну а потом часть душманов осталась там, а остальные погнали нас сюда, в эти горы.
— Голубочкин все подбадривал нас, — сказал Суворов обиженно и зло, — но уже тогда все знали, что ничего хорошего нас не ждет…
— Он старался сохранить боевой дух, — нахмурился Чесноков.
Суворов ему ничего не ответил. Только зыркнул на мехвода и снова отвернулся к стене.
— Они все ваши вещи раскидали вокруг машины, — сказал Смыкало, — а документы порезали. Письма попортили.
— Угу, — вклинился Бычка, — будто бы вы сами дезертировали.
— С-с-суки… Падлы последние… — прошипел Суворов.
— Потом вас заставляли принять ислам, — прямолинейно заявил я.
— Да… — немного погодя ответил мехвод. — Но со всеми они не поспели. Проповедник убежал куда-то по делам, и до нас очередь не дошла. А вот остальные…
— Не рассказывай ему… — отрезал вдруг Суворов.
— Чего? — удивился мехвод.
— Не рассказывай!
— А какой смысл скрывать? — с искренним недоумением спросил Чесноков.
— А какой смысл рассказывать? — зло кивнул на него Суворов.
— Я понимаю, — мехвод снова вздохнул, — что тебе пришлось тогда тяжело, Женя. Но нам всем было тяжело. А они имеют право знать, что, пусть мы и сдались, но здесь, под дулом вражьего автомата, держались как следует. Пусть… Пусть и не все…
Чесноков заглянул мне в глаза, как бы стараясь оправдаться, а потом закончил:
— Но большинство.
— И что тут было? — спросил я.
Чесноков глянул на Суворова, тот отрицательно покачал головой — не говори, мол.
— Курить охота, сил нет, — вздохнул мехвод, — аж голова трещит, как охота…
— Если ты не хочешь рассказывать, — сказал я, — то и не обязательно.
Чесноков облизал иссохшие губы.
— У меня бабушка была набожная. Меня одного растила, — сказал он. — Пусть меня в школе и гоняли, что я верующий, а в церковь я все равно часто ходил. Потому как уже с малых лет знал — исповедь облегчает душу.
— Ты собрался ему исповедоваться? — со злой иронией спросил Суворов.
— С тяжелой душой помирать не дело.
— Умный ты мужик, Василь Иваныч, — вздохнул Суворов с тяжелой злостью в голосе, — умный, а дурак…
Мехвод никак не прокомментировал его слова.
Несколько мгновений он собирался с силами, чтобы пробудить в памяти страшные картины недалекого прошлого.
— В общем… Первым он спросил у нашего старшего сержанта, — наконец выдавил из себя Чесноков.
Суворов бессильно заматюкался.
Игорь Белых после слов мехвода принялся еще быстрее раскачиваться.
— Проповедник говорил, что мы будем жить хорошо. Что каждый из нас получит жизнь, землю и жену, если мы согласимся принять ислам и воевать против своих же. Командир наш не согласился…
Я молчал, ожидая, пока Чесноков закончит. Мехвод с трудом сглотнул.
— Тогда его застрелили. Не согласился и Владик Балодис, пулеметчик наш… — Чесноков нахмурился и с трудом, как бы выплевывая слова, закончил: — тогда
