Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин

Найдан-ван молчал. Желваки на его скулах ходили ходуном. Он понимал, что я прав в стратегии, но его феодальная натура бунтовала против риска оставить тыл открытым.

Мы стояли друг против друга. Два мира. Глобальный расчет против вековой осторожности. И компромисса между нами не было.

— Мое слово твердо, — наконец выдавил он, и его голос был глухим. — Я не поведу людей на юг, пока за моей спиной точат ножи.

Совет закончился ничем. Найдан-ван и его нойоны ушли, унося с собой свои сомнения и страхи.

Вернувшись в палатку, я мерил шагами земляной пол, сжимая кулаки.

— Он не понимает! — бросил я в пустоту. — Он просто не понимает масштаба! Пока он тут будет разбираться со своими соседями, выясняя, чей род древнее, пройдет весна. Гоби закроется, колодцы пересохнут. А цинские генералы соберут новую армию, подтянут артиллерию с побережья. Мы застрянем здесь, в этой степи, и нас перережут поодиночке, как слепых котят!

Полог палатки откинулся. Внутрь скользнул Изя, а за ним, шурша шелками, степенно вошел Хамбо-лама Джамьян-гэгэн.

Я остановился, глядя на них.

— Вы вовремя, — резко сказал я…

Они сели за стол. Лама достал свои четки и начал неспешно перебирать их, его лицо было спокойным, как гладь озера в безветренный день. Изя же смотрел на меня с пониманием и легкой тревогой.

— Вы — мудрые люди, — я подошел к столу и уперся в него руками, нависая над картой. — Вы знаете эти обычаи. Скажите мне, как заставить этих нойонов сидеть тихо? Как гарантировать Найдан-вану, что они не ударят ему в спину?

Лама что-то тихо сказал по-монгольски.

— Хамбо-лама говорит, что страх — плохой пастух, но надежный сторож, — перевел Изя.

— Страх? — я усмехнулся. — Отлично. Тогда давайте используем страх.

Я выпрямился. В голове у меня уже созрел план, простой и жесткий, как вся имперская политика.

— Бывает когда правитель хочет обеспечить верность, он не просит клятв. Он берет аманата. Заложника. Обычно — старшего сына, наследника. Его держат при дворе, в почете, учат, кормят с золота, но… он — гарантия. Если отец дернется — сын ответит головой.

Я посмотрел на Изю.

— Переведи ему. Давайте сделаем так же! Пусть каждый «нейтральный» нойон, которого так боится Найдан, отдаст нам своего старшего сына. Мы возьмем их с собой, или оставим в монастыре под присмотром лам. И тогда Найдан будет спокоен за свой тыл.

Изя перевел. Я ждал, что лама оценит красоту и простоту этого решения. Это был веками проверенный метод степной дипломатии.

Но Джамьян-гэгэн, выслушав, лишь медленно покачал головой. Стук костяных бусин его четок в тишине палатки показался мне оглушительно громким.

— Белый Нойон, — заговорил он, и Изя тут же подхватил перевод, стараясь передать мягкую, но неумолимую интонацию старика. — Ты мыслишь, как правитель, который уже победил. А они — как люди, которые боятся проиграть.

Лама поднял на меня свои выцветшие глаза.

— Отдать сына в заложники тебе и Найдан-вану — это значит открыто принять вашу сторону. Это значит объявить войну богдыхану. Сейчас они сидят в своих юртах и говорят цинским послам: «Мы ни при чем, это безумный Найдан мутит воду». Но если они отдадут аманатов… Если ваше дело проиграет, цинские каратели придут и к ним тоже. Они не станут разбираться, кто был заложником, а кто гостем. Они казнят и нойона, и всех его сыновей, и вырежут весь род до седьмого колена.

— Но мы же не проиграем! — воскликнул я, ударив ладонью по столу. — Мы идем побеждать! Неужели они не видели, что стало с Улясутаем?

Лама грустно улыбнулся, словно ребенку, который не понимает, почему нельзя потрогать солнце.

— Даже если вы победите, Белый Нойон… — продолжил он. — Подумай сам. Отдавая заложников мятежникам, нойоны совершают государственную измену. Не только в глазах Пекина, но и в глазах закона, который правил здесь двести лет. Даже если Найдан-ван станет ханом всей Монголии, в Пекине останется император. И он может потребовать головы изменников.

Изя, видя, что я все еще киплю, решил добавить от себя, как «адвокат дьявола».

— Курила, послушай мудрого человека. Он дело говорит. Для этих князьков отдать сына — это сжечь мосты. Это поставить на кон всё. Это билет в один конец. Если они отдают аманата, они становятся преступниками. Сразу. Сейчас. А победа — она еще где-то там, далеко, в тумане. Никто из них не сунет голову в петлю добровольно, только ради того, чтобы Найдан-ван спал спокойно.

— Значит, заставим! — рыкнул я.

— И получишь войну, — спокойно парировал Изя. — Ты пойдешь войной на этих нойонов, чтобы взять заложников? Так это то же самое, что предлагает Найдан. Мы завязнем здесь до зимы.

Я замолчал.

Это был политический цугцванг.

Я не мог идти вперед, потому что Найдан-ван боялся за свой тыл. Я не мог обеспечить тыл, взяв заложников, потому что нойоны боялись Пекина больше, чем нас. Они боялись сделать шаг в любую сторону, потому что любой шаг для них означал смертельный риск.

Мы попали в патовую ситуацию. Степь, которая казалась мне простором для маневра, превратилась в болото, где каждый лишний шаг затягивал нас глубже.

— Проклятье! — я в бешенстве ударил кулаком по карте, так что подпрыгнула лампа. — Так что же делать⁈ Ждать⁈ Сидеть здесь и ждать, пока они решат, кто победит, и примкнут к сильнейшему? Но чтобы стать сильнейшими, нам нужно идти вперед!

В палатке повисла тяжелая, плотная тишина.

Лама беззвучно перебирал четки. Изя смотрел в сторону, не решаясь встретиться со мной взглядом. Они молчали, давая мне время.

Мой взгляд скользнул по лицу Хамбо-ламы. Старик сидел с закрытыми глазами, беззвучно шевеля губами. Он молился или просто ждал, пока я признаю поражение?

«Они боятся, что их обвинят в измене, — билась в голове мысль. — Они боятся, что Пекин узнает о добровольной сдаче заложников. Добровольной…»

И тут меня осенило.

Мысль эта была простой, циничной и блестящей. Той самой, которая могла разрубить этот гордиев узел одним ударом.

Я медленно поднял голову.

— Изя, — позвал я.

Шнеерсон встрепенулся, уловив перемену в моем голосе.

— Что, Курила? Есть идея?

— Есть, — я усмехнулся, и, судя по лицу Изи, усмешка эта была недоброй. — Мы пытаемся играть с ними по