Да не судимы будете - Игорь Черемис

— Конец сентября или начало октября… — я пожал плечами. — Но с этим никогда не угадать.

— Это точно, Вить… это точно.

* * *

Я довез Ольгу до их с Максом квартиры на Нижегородской улице, загнал «москвич» в гараж в ближнем кооперативе — и отправился в Контору. Я мог бы этого не делать, поскольку тот же Бобков мудро выделил мне на проводы целый день, да и присутственное время уже заканчивалось. Но сегодня дело Якира передавалось в суд, и мне хотелось узнать последние новости. В успехе я почти не сомневался, за месяц мы сделали всё, что намечали, и даже больше, к тому же у нас на руках имелось признание подследственного — а этот козырь мало что сможет перебить.

Конечно, за это признание пришлось платить. С Якиром мы сговорились на год колонии-поселения; это всё-таки не тюрьма, там обычно отдыхает вполне мирный контингент. Есть и другие выгоды, которые сильно отличали колонию от тюремного заключения — в общем, Якир мог быть доволен, как человек, который сумел избежать гораздо большего срока в худших условиях. Об этом я его предупредил сразу — сидеть придется в любом случае, торг может идти только про то, сколько и где. Он согласился — возвращаться на серьезную зону ему очень не хотелось.

Меня этот срок тоже устраивал. Я не был кровожадным человеком, мне было достаточно выключить Якира из диссидентских игрищ хоть на какое-то время. Втайне я надеялся, что после отсидки он совсем отойдет от своих соратников по борьбе со всем хорошим против всего плохого и займется чем-нибудь полезным для общества. Например, продолжит собирать старинные иконы, тем более что деньги у него водились, и он — в отличие от некоторых беспринципных коллекционеров — что-то да платил старушкам в дальних деревнях. Именно поэтому я тратил время, чтобы провести с ним необязательные для моей должности беседы — мне он казался менее упертым, чем та же Людмила Алексеева, способным услышать голос разума и те доводы, материал для которых я черпал из своего послезнания. Ведь в чем-то Якир до сих пор оставался советским человеком, для которого неприемлема сама мысль о возможной работе на вероятного противника.

Я так и не узнал, что именно предпринял Андропов, но тема с публичным покаянием Якира исчезла также внезапно, как и появилась. Я сомневался, что Суслова могли впечатлить мой демарш или любые мои слова, которые я говорил председателю КГБ за стаканом виноградного компота в безымянной столовой на Неглинной. Скорее всего, где-то наверху неведомые мне «кремлевские башни» заключили очередное джентльменское соглашение, в которое входило и то, что Якир не становится объектом игр этих самых «башен», а «Пятка» и моя группа спокойно делает порученную работу, не опасаясь никаких подвохов. Наличие таких договоренностей подразумевалось — если уж вопрос дошел до Политбюро, то Суслов должен был что-то получить, чтобы согласиться потерять лицо, подняв снова уже решенную проблему и попросив о противоположном его интересам. Но что именно он получил — это было мне неведомо.

Для меня же эта история закончилась отдельным кабинетом в здании на Лубянке — очень небольшим, он был даже меньше той комнаты, в которой я в первый раз встречался с Андроповым. Кабинет этот располагался в левом, старом крыле здания, том самом, которое когда-то и было прибежищем страхового общества «Россия», а его окна выходили на неказистый трехэтажный дореволюционный дом; я этот дом не помнил — на его месте в восьмидесятые построили огромный бетонный куб с окнами, который тоже передали КГБ. Да и в целом я эти места узнавал с трудом — лет через десять тут начнется огромная стройка, которая окончательно изменит вид и назначение этого района, а заодно сделает фасад здания на Лубянке одинаковым по всей длине.

И ещё сам Андропов дал мне разрешение на беседу с бывшими вторыми лицами в советском правительстве — Вячеславом Михайловичем Молотовым и Георгием Максимилиановичем Маленковым. С Молотовым я уже поговорил, и этот разговор выглядел очень странным.

[1] Названия глав — цитаты из песен группы «Урфин Джюс». Мне в комментариях к какому-то тому пеняли, что я странные фразы выбираю, но мне нравится. А если автору хорошо, то и читателю легче, если перефразировать классику.

[2] На летней Олимпиаде 1972 года СССР завоевал 52 золотые медали (и 102 всего), с заметным отрывом опередив США (34 золота и 96 всего). Мухарбий Киржинов выступал в весе до 67,5 кг, он завоевал золото в своей категории. Всего советские тяжелоатлеты взяли 3 золота, 1 серебро и 1 бронзу, но уступили команде Болгарии, у которой также было 3 золота и 6 серебряных медалей.

[3] Управление контрразведки было ещё в общем НКВД, а после выделения НКГБ стало там 2-м управлением. В 1953-м его объединили с Первым главным управлением в одну структуру, через год в таком виде оно попало в объединенное министерство внутренних дел, ну а после выделения КГБ снова стало Вторым Главным управлением. Напомню, что именно из недр этого управления в 1967-м были выделены отделы, которые составили структуру Пятого управления, занимавшегося в том числе и диссидентами.

[4] Владимир Долинский («Кабачок '13 стульев») в 1973-м попался с валютой и получил 5 лет. Вышел чуть раньше — коллеги по театру подсуетились. В 1983-м отметился Эдуард Изотов (Иван из сказки «Морозко») — его арестовали вместе с женой; за них тоже просили, поэтому он получил всего 3 года, но в тюрьме сильно подорвал здоровье.

Глава 2

«Из сердца приготовлены консервы»

У меня не было никаких ожиданий от первой встречи с Молотовым. Конечно, его вопрос о звании был для меня неожиданным, но я быстро сориентировался и признал, что служу в КГБ майором — на что он даже глазом не моргнул, успокоился, присел к нам за стол и прямо спросил, зачем я потребовался Конторе. Пришлось потратить какое-то время, чтобы убедить его, что нужен он не Комитету, а мне лично. Молотов принял объяснения, но я видел — не поверил. И даже признание, что я руковожу следственной бригадой, ведущей дело Петра Якира, не помогло преодолеть недоверие.

— Якир, Якир… помню, как же, — сказал тогда Молотов. — И что