Он вам не Тишайший - Вадим Шведов
Личная опочивальня — место куда более скромное. Кровать с высоким изголовьем, большой стол, заваленный свитками и несколькими книгами в кожаных переплётах. В красном углу — складень с образами, перед котором теплится лампада. Ничего лишнего. Роскошь тронных залов — для внешнего эффекта и красочной игры. Здесь же я должен отдыхать и думать. Или пытаться думать, пока мысли путаются в клубок тревог и сомнений.
Вспоминаю, что обещал сразу по приезду навестить сестёр. После венчания и тех кровавых зимних событий с боярским бунтом что-то в них изменилось. Стали тише, отстраненнее. Раньше могли прибежать, обнять, поболтать, спросить. Теперь лишь почтительный поклон, сдержанная улыбка и взгляд, устремлённый куда-то в сторону. Боятся? А может, в них говорит родовая боярская кровь, не могущая простить расправы над «своими»? Или их смущает моя новая роль «пастыря», в которую я сам же себя и загнал? Надо понять. Нужно почувствовать их настроение. В этой вотчине интриг и шёпота, женская половина дворца зачастую видит и знает больше, чем вся моя гвардия и приказ Хитрово.
Привожу себя в порядок. Решаю идти. Выхожу из опочивальни, направляясь вглубь дворца, его женскую половину. За мной следуют двое служилых. Больше и не надо, — охраны здесь с избытком. Длинные, немного темноватые переходы. Стены расписаны библейскими сюжетами, но краски начали тускнеть. Из небольших окон льётся мягкий вечерний свет, ложась на пол золотыми квадратами. Внезапно воздух запах чем-то домашним, — печёным хлебом и сушеными травами. Охрана не идёт дальше. Я на женской половине.
Мои шаги эхом отдаются под сводами. По пути встречаю двух мамок, несущих полотенца. Они шарахаются в сторону, прижимая свёртки к груди и опуская глаза. Слух о моей святости и суровости работает безотказно, а горьковатый привкус от этого осадком ложится на язык.
Подхожу к резному дубовому порогу большой светлицы. Из-за двери доносится низкий, мелодичный, размеренный голос. Останавливаюсь в тени, не решаясь войти и нарушить атмосферу.
В горнице, залитой мягким светом от лампад и высоких восковых свечей, сидят сёстры и десяток придворных девиц. Все они заняты рукоделием. А в центре круга на низкой скамеечке, восседает старая сказочница Маремьяна. Лицо у неё морщинистое, но глаза блестят молодым, живым огнём. Она рассказывает, и все слушают, затаив дыхание.
«…И повёл тогда Иван-царевич свою суженую, Василису Премудрую, под белы руки к царю-батюшке. А та вся в шелках да в жемчугах, краше ясного солнца. Говорит царю: „Вот, батюшка, моя избранница. Не из простых она, а из мудрых. Не суди по роду, а суди по уму да по добродетели“. Усмехнулся царь, посмотрел на бояр своих спесивых, что дочерей своих прочили за царевича, и молвил: „По уму, говоришь? По добродетели? Что же, испытаем!“ И загадал он Василисе три загадки мудрёные…»
Глава 15
Дела семейные и не только
Слушаю сказочницу и мысленно отмечаю: вот она, настоящая актриса. Никаких декораций, никакого пафоса — один только голос, умение держать паузу, да игра глаз. Восхитительно! Эта Маремьяна на своём месте куда убедительнее, чем иной боярин в Думе. Она верит в то, что говорит и заставляет верить других.
Первой меня замечает младшая Татьяна. Её взгляд отрывается от прялки, скользит по моей фигуре в дверном проёме и на милом, круглом лице появляется удивление, а затем быстрая, искренняя улыбка. Она откладывает веретено и поднимается мне навстречу, тихо шурша своим шелковым платьем.
Сидящие рядом девушки следом за ней тоже замечают меня. В горнице мгновенно возникает движение: все встают, кланяются, прячут руки с работой. Даже сказочница умолкает и припадает к полу, словно старая курица. Идиллическая картина была полностью разрушена моим появлением.
— Братец! — первая нарушает тишину Татьяна, подходя ко мне. — А мы уж думали, сегодня не вернёшься из Покровского. Говорили, ты на мануфактурах пропадаешь.
Голос десятилетней Танюши мягок и непринуждён. Из всех сестёр она ко мне относится проще всего и совсем не боится. Она не присутствовала на казни дяди Никиты и, возможно, до конца не прочувствовала последние изменения.
— Дела удалось закончить быстрее, — отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал как можно теплее. — Строительство идёт, станки в пути. Скоро будем сукна делать для армии. Пока, конечно, оно грубое, жёсткое, толстое, но зато оно своё.
Из круга девиц доносится чей-то вздох. Старшая Ирина покачала головой. — Вечно ты с мануфактурами, Алёшенька, — говорит она с укором. — Других забот у тебя, что ли, нет?
Чувствую в её голосе обиду. И дело явно не в мануфактурах. До сих пор, наверное, злится, что я отослал прочь её жениха, того самого датского принца Вальдемара? Мечтала о заморском принце и другой жизни. Теперь сидит здесь в тереме, вышивкой занимается. И винит меня в этом. А что мог поделать? Выдай на тот момент за иностранца, и тут же поднимется вой насчёт веры. А что с Русью бы стало? Она ведь слабая, — не выдержит такого династического брака. По кускам её сразу растащат. А, может, за Морозова выйти хотела, чтобы царицей стать? Нет уж, спасибо. Лучше пусть дальше обижается.
Третья, средняя сестра, Анна гасит назревающий спор.
— Проходи к нам, братец, — говорит она ласково. — Отдохни с дороги. Вели подать сюда ужин. Соскучились мы по тебе.
Киваю и делаю знак одной из прислужниц у двери. Та мгновенно исчезает, чтобы распорядиться о трапезе. Прохожу в круг и сажусь на предоставленное почётное место. Девицы следом за мной робко рассаживаются. Маремьяна всё так же молчит, не смея молвить без разрешения.
— Продолжай, — киваю я ей. — Интересно же, какие загадки царь Василисе загадал.
Старуха с облегчением откашливается и снова заводит свою сказку. Но прежней лёгкости уже нет. Голос стал более подобострастным, тон поменялся. Искра ушла. Видно, что не умеет быстро приспосабливаться к обстановке, хотя постоянно выступает среди знати. Да, артисты будущего всё-таки сильнее.
Пока сказочница
