Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин
— Высохнет на солнце — будет твердая, как кость, — сказал старик, вытирая руки о тряпку. — Огонь ее не возьмет изнутри. А нитки не дадут разорваться от силы пороха. Легче железа, а держит так же.
Я взял корпус в руки. Он был еще влажным, но я чувствовал его прочность. Это было гениально в своей простоте. Никакой ковки, никакой клепки, никакого дефицитного металла. Бумага, клей, нитки — то, что было у нас в обозе в избытке.
Мои мастера, до этого скептически хмыкавшие, теперь смотрели на работу старого уйгура с нескрываемым профессиональным уважением. Они увидели не дикаря, а Мастера.
— Ну, Иван, — повернулся я к Москвину. — Видал? Сможешь повторить?
— А то! — крякнул тот, пробуя бумажную трубу на прочность ногтем. — Хитро придумано, черт возьми. Сделаем, ваше высокоблагородие.
Я оглядел мастерскую. Тупик был прорван.
— Учитесь, — коротко бросил я. — С сегодняшнего дня производство возобновляется. И не по одной штуке. Ставьте дело на поток. Мне нужно по сто ракет в день.
С утра пришла еще одна новость, к нам двигалась колонна всадников в ярких, шафранно-бордовых одеждах медленно спускалась с холма, и над ними на ветру трепетали пестрые знамена-дарцаги.
— Ламы, — коротко бросил Хан, стоявший рядом со мной.
Впереди, верхом на великолепном белом скакуне, ехал сам Изя Шнеерсон. Вид у него был такой, будто он лично вел евреев через Красное море. За ним следовала свита из десятка монахов-гэгэнов, и, что самое важное, в центре процессии, в богатом паланкине, который несли четыре дюжих послушника, восседал сухой, важный старик в невероятно пышном одеянии, расшитом золотыми драконами.
Мы вышли им навстречу — я, Гурко, Чернов и несколько офицеров.
Изя спешился, поклонился паланкину, а затем с торжественностью церемониймейстера подошел ко мне.
— Приветствую тебя, нойон! — громко, так, чтобы слышал весь лагерь, провозгласил он. — Прими высокого гостя. Это — Хамбо-лама Джамьян-гэгэн, настоятель монастыря Эрдэни-Дзу, хранитель древней мудрости и великий учитель.
Старик медленно выбрался из паланкина. Он был невысок, худ, но держался с властным достоинством. Его узкие, умные глаза скользнули по мне, по моим офицерам, по рядам вооруженных людей. В этом взгляде не было ни страха, ни религиозного экстаза. Это был взгляд опытного политика, оценивающего своего нового партнера.
— Мы пришли, — сказал он через Изю, — ибо знамения на небе и слова в свитках совпали.
Он сделал знак рукой.
Двое молодых лам с благоговением вынесли вперед длинный сверток, укрытый парчой. Они подошли к походному столу, который я приказал вынести на середину плаца, и бережно развернули его.
На столе лежал длинный отрез ярко-желтого, дорогого шелка. На нем черной тушью, вертикальными столбцами, была выведена красивая, сложная вязь письма.
Лагерь затих. Даже каторжане, сбившиеся в кучу, вытянули шеи.
Изя выступил вперед. Хамбо-лама возложил руку на свиток и начал читать. Его голос был тихим, скрипучим, монотонным, похожим на шелест сухого ковыля.
А Изя переводил. И это был не перевод. Это была симфония.
— «Слушайте, люди степи! — гремел голос моего одесского друга, и в нем звучала медь иерихонских труб. — Ибо сказано в древних книгах, начертанных рукой пророков… Когда Дракон из жёлтой глины, что сидит на троне в Пекине, ослабеет и начнет пожирать своих детей…»
Он сделал паузу, обводя взглядом замершую толпу.
— «…с Севера… придет Белый Нойон… неся в руках огонь гневных небесных защитников!»
Все взгляды — и монголов, и моих солдат — обратились ко мне. Я стоял не шевелясь, чувствуя, как по спине ползут мурашки. Это было безумие. Гениальное, наглое безумие.
— «Он придет не один, — продолжал Изя, повышая голос. — Он найдет потомка Голубого Волка… И они встанут плечом к плечу… И гнев их, подобный огненной буре, падет на тех, кто предал заветы предков! На тех, кто носит косу на бритой голове!»
Закончив чтение, хамбо-лама медленно склонился перед шелковым свитком, коснувшись его лбом. Затем он выпрямился, повернулся ко мне и низко, почтительно поклонился.
Это был не просто поклон. Это было признание. На глазах у сотен свидетелей высший духовный авторитет степи назвал меня тем самым Белым Нойоном из пророчества.
Офицеры стояли, открыв рты. Гурко, кажется, забыл, как дышать.
Церемония завершилась. Ламы, бормоча молитвы, удалились в отведенные им шатры. Свиток остался лежать на столе, как главная улика и святыня.
Ко мне подошел Изя. Его торжественный вид исчез, сменившись привычной деловитостью.
— Ну как? — подмигнул он. — Внушает?
— Изя, ты дьявол, — честно сказал я.
— Я ангел, Курила. Ангел-хранитель твоих дел. Слушай сюда. Эту штуку, — он кивнул на свиток, — нельзя просто так в обозе возить, как мешок с крупой. Это знамя. Его надо нести перед войском. Нужен каркас. Рама. Легкая, но прочная. И ее надо покрыть сусальным золотом. Чтобы блестело на солнце так, что глазам больно. Выдели золото, и я все устрою в чистом виде.
Я подошел к столу и провел пальцем по шелку. Он был гладким, прохладным и… абсолютно новым. Никакой патины времени, никаких потертостей. Свежайший китайский шелк и тушь, которая, кажется, еще не до конца просохла.
Я усмехнулся и посмотрел на Изю.
— Изя, это великолепно. Но скажи мне честно… Мне кажется, или эта ваша вязь написана с легким одесским акцентом?
Шнеерсон даже глазом не моргнул.
— Ой-вэй, о чем ты говоришь, Курила? — возмутился он с праведным негодованием. — Мог ли я, простой смертный, создать такое? Это все мудрость и искусство почтенного хамбо-ламы Джамьян-гэгэна! Без его помощи, без его знаний древних текстов в монастырской библиотеке, мы бы никогда не смогли найти и правильно истолковать это древнее пророчество.
Он хитро прищурился.
— Я просто… помог ему с каллиграфией. У меня хороший почерк, ты же знаешь. А старик плохо видит.
Он стал серьезным.
— Но ты должен понимать, Курила. Это не благотворительность. Старик — хитрый лис. Он поставил на нас не потому, что поверил в сказку, которую мы с ним сочинили. Он хочет власти. Он хочет, чтобы его монастырь стал главным.
Изя понизил голос.
— За эту услугу, за то, что он рискнул своей головой, объявив войну Цинам, его нужно будет отблагодарить. Когда Урга будет нашей… когда мы победим… он должен стать новым Богдо-гэгэном. Главой всех монгольских буддистов. Такова цена пророчества.
Я смотрел на него и понимал: это не афера. Это высокая политика.
