Царёв Пророк - Денис Нивакшонов
— Смотри, Григорий, — раздался за его спиной голос Годунова. — Веселятся. А мы с тобою палачи их веселья, выходит.
Григорий обернулся. Царь сидел в кресле, отодвинувшись от стола с отчётами о строительстве амбаров в Поволжье. Лицо его было серым от усталости, но глаза, эти знаменитые глаза, горели холодным, ясным огнём. Он не выглядел параноиком или затравленным зверем, каким бывал прежде. Он выглядел… сосредоточенным. Как игрок, изучивший карты противника и готовящий решающий ход.
— Не палачи, государь, а садовники, — поправил его Григорий. — Обрезаем сухие ветви, чтобы дерево не погибло. Веселье нынешнее — солома, которая быстро сгорит. А нам нужно вырастить хлеб.
— Садовники… — Борис усмехнулся, и в уголках его глаз легла сеть морщин. — Хорошо сказано. Только садовник режет, не жалея. А у меня, признаться, рука порой дрожит.
Он указал на пачку доносов, лежавших особняком.
— От Шуйского. Опять. Пишет, что твои «запасные амбары» — суть скопище для самозванца, коего ты, мол, и призвал в мир сей своими чарами.
Григорий вздохнул. Атака не ослабевала. Князь Василий и его сторонники действовали тоньше. Они не кричали на площадях о «слуге Антихриста», но методично, день за днём, отравляли умы знати и духовенства. Их главным козырем была не ложь, а полуправда. Да, амбары строят. Да, собирают хлеб. А для кого? Для народа? Или для того, кто придёт на смену Годунову, чьим пророком и является этот тёмный брат Григорий?
— Он умён, — констатировал Григорий. — Он бьёт не по мне, а по делу. Сеет сомнения в самой сути наших приготовлений.
— Умён? — Борис встал и подошёл к камину, протянув к огню холёные, но сильные руки. — Он как тать, который, не смея ударить в грудь, ползёт сзади с ножом. Открытого боя он чурается. И это — его слабость.
Годунов повернулся к Григорию, и в его взгляде вспыхнула та самая стальная воля, что когда-то заставила трепетать боярскую Думу.
— Я устал от этой подпольной войны, Григорий. Ты раскрыл их листовки, ты обезвредил их юродивого в Путивле. Но это кропотливо. Медленно. Они как гидра — на месте одной отрубленной головы две вырастают. Пора выжечь гнездо.
Григорий почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он знал, что значит «выжечь гнездо» по-годуновски. Опалы, пытки, монастырские заточения. Он не мог этого допустить. Это породило бы новую волну ненависти, новых мстителей.
— Государь, огонь пожаров виден издалека, а дымом можно и самим подавиться, — сказал он осторожно. — Шуйский — знамя. Если его низвергнуть открыто, он станет мучеником. Его сторонники уйдут в ещё более глубокое подполье. Мы потеряем их из виду.
— А что ты предлагаешь? Продолжать эту игру в кошки-мышки? — Борис сжал кулак. — Пока мы с тобой переводим бумаги, они роют подкоп под самый трон!
— Я предлагаю не играть, а поменять правила, — Григорий подошёл к столу и положил ладонь на карту России. — Шуйский силён слухами и тайными связями. Значит, нужно создать структуру, которая будет сильнее его в этом. Не карательную, а… всевидящую.
Борис нахмурился.
— Шпионов? Дьяки Тайного приказа и так…
— Не шпионов, государь. Не лазутчиков, что подслушивают под дверьми. Я говорю о службе. — Григорий сделал паузу, подбирая слова, понятные веку. — О всевидящем оке государевом. О сети людей, которые будут не просто доносить, а анализировать. Следить за перепиской, за движением денег, за связями между боярскими дворами. Предсказывать их ходы, как мы с тобой предсказываем угрозы голода или самозванца.
Идея витала в воздухе несколько недель, но сейчас он озвучил её впервые, полностью. Он видел, как в глазах Бориса вспыхивает и гаснет понимание. Это был шаг в неизвестность. Создание прообраза тайной полиции, Секретной канцелярии, опричнины нового образца — без публичных казней, но с тотальным контролем.
— «Всевидящее око»… — протянул Годунов, вглядываясь в Григория с новым, испытующим интересом. — Ты хочешь, чтобы я дал тебе власть видеть сквозь стены? Слышать шёпот в опочивальнях?
— Я хочу дать тебе эту власть, государь. Я буду лишь… зрачком этого ока. Инструментом. Все нити и все имена — будут известны только тебе.
Это была тонкая игра. Григорий отказывался от формальной власти, предлагая себя в качестве управляющего новой структурой, целиком подконтрольной царю. Он понимал: любая тень самостоятельности в таком деле будет для Бориса смертельным сигналом.
Дверь в покои тихо скрипнула. Вошла Ирина Фёдоровна, неся на подносе два серебряных кубка с горячим сбитнем. Царица была бледна, но её движения были по-прежнему исполнены врождённого достоинства. Она молча поставила поднос на стол, её взгляд скользнул по лицу брата, затем — по Григорию.
— Вы ссоритесь? — тихо спросила она.
— Нет, сестра, — Борис взял кубок, и его пальцы на мгновение коснулись её руки — жест почти незаметный, но полный глубокого понимания. — Мы… творим новую реальность. Брат Григорий предлагает учредить при дворе новую должность. Наместника для дел тайных.
Ирина посмотрела на Григория. За месяцы, прошедшие со смерти Фёдора, её настороженность сменилась сложной смесью зависимости и остаточного страха. Она видела, как этот человек, пришелец из ниоткуда, держит на своих плечах часть того груза, что гнул её брата. И видя сейчас их обоих — усталых, но единых в своей решимости, — она, казалось, сделала какой-то внутренний выбор.
— Брат мой, — сказала она, обращаясь к Борису, но глядя на Григория. — Царь Иван, отец твой названый, имел опричнину. И она была бичом Божьим для земли Русской. Будь осторожен в выборе инструментов, дабы не посеять ветер, пожинать который придётся детям нашим.
— Этот инструмент, сестра, не будет бичом, — твёрдо сказал Борис.
— Он будет щитом. Невидимым, но прочным.
Он повернулся к Григорию.
— Хорошо. Я согласен. С сегодняшнего дня ты — Смотритель Государевой Тайны. Ты будешь подчиняться только мне. Ты получишь грамоту за моей личной печатью, дающую право требовать сведения от любого приказа, любого воеводы. Деньги из казны на твои нужды будут выделяться по моему устному слову. Отчитываться ты будешь тоже только устно. Никаких записей.
Григорий молча кивнул. Сердце бешено колотилось. Он только что получил власть, о которой не мог и мечтать. Власть, сравнимую с властью самого царя. И он понимал всю её чудовищную тяжесть. Один неверный шаг, одно необоснованное подозрение — и он сам станет монстром, против которого боролся.
— А теперь, Смотритель, — в голосе Бориса вновь зазвучали
