Военный инженер товарища Сталина 2 - Анджей Б.
— В качестве удобрений, — скрежетал он зубами, когда раскрыли вторую бутылку. — Там и бежал. Пока водитель с эсэсовцем, скинув пепел, заправляли машину — дал дёру. Скитался в полях кукурузы. Как выжил — не помню. Каким макаром оказался в трущобах — тоже провал. Помог Николай, — кивнул на парня. — Привел меня сюда, к Герхарду.
— Я уже полгода скрывался здесь, — подтвердил юный парень. — Подпольщики спасли от смерти. Тоже бежал из Дахау. Но Олега не знал — я бежал раньше. Хозяин корпуса — штурмбаннфюрер Гауц — возил мебель в квартиру.
— И тут Гауц на «г», — хохотнул Борька. — Одни говнюки у вас тут в Германии, — хлопнул по плечу доброго немца. — И ты на «г» — Герхард. Однако же, надо — хороший! Давайте за наших спасителей! — разлил по кружкам крепкий напиток. — И за наступающий Новый год — послезавтра. Год нашей победы над немцем. — Хитро прищурил глаза. Кивнул на меня. — Саня потом вам расскажет.
Ужин удался на славу.
— Я был у герр Гауца носильщиком, — меж тем продолжал Николай. — Когда тащили на третий этаж белый рояль, я и сбежал. Скатился вниз по ступеням. Заметил на улице вход в подземку. Там и скрывался голодным несколько дней. Нашел Герхард, — бросил он такой же благодарный взгляд на подпольщика, как минуту назад Катерина.
— И вот мы теперь трое скрываемся здесь, — подвел итог бородатый Олег.
— Погоди! — с похмельным лицом возликовал Борька. — Белый рояль, говоришь? — повернулся к соседу. — Здоровый такой, лакированный?
— Да, — удивился тот.
— Так мы его видели давеча с Саней! В развалинах. Спали под ним.
И Борька принялся рассказывать, приукрашая, нашу собственную одиссею побега.
Знакомство состоялось. Как потом он мне хвастался, не смог удержаться — рассказал Катерине и о своей героической ране на заднице. Чего, я, впрочем, и ждал.
Сидели до ночи. Курили, болтали. Смеялись. Знакомство с тремя русскими состоялось.
Герхард уложил спать по-хозяйски.
Теперь нам предстояло знакомство с другими членами подполья Берлина.
А ведь послезавтра Новый год на носу. Год великой Победы…
Глава 11
XIII век.
Древняя Русь.
…А Игоря-летчика продолжало швырять из эпохи в эпоху. Сегмент барокамеры по-прежнему бросал его тело из пространства в пространство, меняя измерения червоточин времени. Как на духу, он вдруг материализовался…
А где?
А черт его знает!
Возник ниоткуда, чтоб попасть в никуда.
Саркофаг с капсулой переброски растворился в точке сингулярности. Бликнул — исчез. Барокамера помчалась гулять по эпохам.
И это ему не понравилось. Вместо золотой табакерки с портретом государыни, у него в руках внезапно оказался толстый сук дерева, за который он продолжал держаться, пока не стих порыв вихря, возникший во время перемещения из одного состояния в другое. Восемь концентрических воздушных колец взмыли одно за другим к облакам и исчезли в пустоте. Бросив взгляд на окраину леса, старлей пошел на звук, выйдя к чистому, прозрачному роднику, где вдоволь напился. Вода оказалась природной, вкусной, прохладной.
Здесь росли берёзы, и этого было достаточно. Лесная дубрава навевала сказочные воспоминания детства о былинных богатырях с Соловьями-разбойниками.
На ужин у него были только ягоды да несколько запасенных белкой орехов. Можно было нарвать ещё диких груш, однако сил совсем не осталось, как физических, так и моральных. Уж слишком много отняла энергии сама переброска. Спать, только спать. Куда он попал — разберется потом.
Летчик добрался до развилки ветвей, кое-как примостился, и… казалось, уснул.
… А в это время, в покинутом им восемнадцатом веке, государыня-матушка впадала в тоску. Странный провидец исчез. Искал весь придворный штат, пустили на поиск министров — и как оказалось, напрасно.
Утром, закатав по колена брюки комбинезона, Игорь склонился над очередным кустом дикой малины, как вдруг услышал чуть в стороне за деревьями приглушённый возглас удивления, потом бормотание:
— Святая Матерь Божья! Земно кланяюсь тебе за то, што, осенив покровом своим, ты уберегла меня от гибели под острыми копытами глупого теляти лосиного! Не оставь меня и дальше милостью своей и защити и от зверя лютого, и от ворога неведомого. Обещаю тебе, святая Матерь Божья, сотворять милость без меры тому, кто просит жалости, правды, защиты. Убереги мя от нечисти злобной, демонов кровожадных, ведьм злоглазливых. Не отдай мя душу грешную на истерзание духам, аки злыдням нечистым. Вижу пред очи свои исчадие лесное, злым духом умиротворённое. Искупи вину мою волею твоею всеразумною…
Летчик с изумлением выпрямился. Повернулся на голос. В сущности, было чему удивиться. Прижавшись к буку, на пилота Курской дуги смотрела и крестилась древняя старуха в платке, чёрной ветхой хламиде и порванных лаптях на босу ногу: ни дать ни взять колдунья из детских сказок. Седые волосы клочьями торчали из покрывавшего голову платка, а почти беззубый рот мямлил в испуге молитву, словно выученный на уроке стих.
«Ну вот, — подумал старлей, — бабу Ягу не заказывали? Получите, пожалуйста. Скоро и леший объявится. Откровенно говоря, должен бояться я, а не эта старушка — божий одуванчик».
Сделав шаг навстречу, Игорь с улыбкой вытянул вперёд руки, показывая, что в них кроме ягод ничего нет. Седое воплощение детских страхов запричитала ещё больше и угрожающе взмахнула деревянной клюкой, отгоняя не то комаров, не то наваждение. Судя по всему, её, как и предположил Игорь, с толку сбила одежда. Подвернутые до колен брюки комбинезона в гармонии с ботинками 20-го века выглядели на нем, как на бригадире строительной площадки: ни дать ни взять — машинист карьерного крана, неизвестно каким образом, оказавшийся в средневековом лесу древней Руси.
«Так, — мелькнуло у Игоря, — вот те нате, болт в томате, как выразился бы Борька на Курской дуге. Всё ясно. В такой
