Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин

— А прииском кто заведовать будет? — спросил я. Но Изя был неумолим.

— Закупки, прииск… Пфе! Захар справится, у него голова крепкая, как байкальский лед. А моя голова нужна здесь, рядом с твоей!

Я посмотрел на этого одесского авантюриста и пройдоху. Подумал и… И понял, что он прав! Его острый, не скованный никакими уставами и предрассудками ум, его умение находить общий язык с кем угодно и договариваться о чем угодно, его талант делать деньги из воздуха — все это будет бесценно там, в хаосе чужой гражданской войны.

Подумав мгновение, я кивнул.

— Хорошо, Изя. Ты в деле.

Он просиял и, не дожидаясь лишних команд, тут же перешел к делу. Уже в лагере, едва окинув хозяйским взглядом наши приготовления, он бросился в самую гущу событий, мгновенно взяв на себя часть моих забот. Своей неуемной энергией, умением торговаться до последнего и находить то, чего, казалось, в Иркутске и быть не могло, он в тот же день вдохнул новую жизнь в нашу неповоротливую машину снабжения.

Когда я убедился, что безжалостный механизм боевой подготовки запущен и работает без моего прямого вмешательства, то смог, наконец, вернуться к главному. К организации предстоящего похода.

Днями и ночами я просиживал в штабной палатке, расстелив на столе огромную карту Северного Китая. Теперь надо было тщательно разведать, что именно происходит на той стороне, «за ленточкой». Нам нужна была разведка, дерзкая и быстрая, чтобы определить, где лучше всего переходить границу. И я послал за корнетом Скобелевым.

Он явился ко мне в палатку — молодой, подтянутый, пышущий энергией. Казалось, от него даже пахло морозом и здоровьем. Молодость…

— Михаил Дмитриевич, — сказал я, отрываясь от карты. — Хватит наблюдать за муштрой. Есть дело для настоящего кавалериста!

Он вытянулся в струнку, его молодое лицо вспыхнуло от предвкушения какого-то приключения.

— Возьмете десяток казаков и отправляйтесь на юг. Двигаться налегке, взяв только самое необходимое. Ваша задача — вот этот место, — я очертил пальцем участок границы на карте. — Прощупать его. Найти слабые места, удобные проходы для большого отряда. Мне нужна реальная картина, корнет, а не красивые доклады!

Он просиял. Для него это был первый знак огромного доверия, первая самостоятельная боевая задача.

— Будет исполнено, ваше высокоблагородие!

Разведка ушла на юг, а время, отпущенное на подготовку, стремительно истекало. За месяц лихорадочной работы невозможное стало реальностью. Лагерь под Иркутском гудел, как разворошенный муравейник, превратившись в слаженный военный механизм. Сотни вчерашних каторжников, оборванных и отчаявшихся, теперь были разбиты на роты, одеты в одинаковые полушубки и папахи, и пусть неумело, но уже знали строй и команду. На стрельбище они научились обращаться с тяжелыми, надежными «Энфилдами», и в их глазах вместо тюремной безнадеги появился холодный, осмысленный блеск.

Пока Гурко и Баранов ковали из этого человеческого лома солдат, я, Изя Шнеерсон и Лопатин занимались снабжением. По всему Иркутску и окрестным деревням скупалось все, что могло понадобиться в долгом походе: сотни пудов муки, солонины и сухарей, бочонки со спиртом, теплые вещи, фураж для лошадей. Десятки тяжелых саней-розвальней были загружены под завязку, превратившись в огромный обоз — нашу подвижную базу, нашу надежду на выживание в диких землях.

Было, однако, еще одно важное дело, требовавшее внимания. За день до выступления я получил телеграмму о том, что закупленное мною оружие находится в Сан-Франциско и готово к высылке. Я тотчас отправил в Америку, в компанию «Вестерн Юнион» уведомление, что груз следует как можно быстрее доставить к устью Амура, а затем — вверх по Амуру до Амбани-Бира. Обязанность поддержания связи с американцами я возложил на оставляемого в Иркутске капитана Орлова.

Наконец, настал день выступления. Мне тоже пришло время уезжать. Но прежде надо было попрощаться с семьей.

Я вошел в комнаты Ольги. Она полулежала на высоких подушках, тихая, бледная, почти прозрачная в лучах мартовского солнца. Весь ее мир сузился до этого теплого, безопасного пространства, до напряженного ожидания.

Я сел на край кровати, взял ее руку.

— Ты уезжаешь, — сказала она.

Это была не просьба и не вопрос — скорее, констатация неизбежного.

— Да. Нужно быть там. Я вернусь, как только смогу.

Ее вторая рука легла поверх моей, и она медленно поднесла мою ладонь к своему животу.

— Возвращайся к нам, — прошептала она.

Я наклонился, поцеловал ее в сухие, горячие губы, потом прижался щекой к ее животу, чувствуя толчок новой жизни под своей ладонью. И ушел, не оглядываясь, потому что знал — если оглянусь, сил уйти уже не хватит. Закрыв за собой дверь, услышал, как Ольга тихонько заплакала там, на своих подушках. Черт…

Стараясь не думать ни о чем, я вышел во двор и вскочил на коня. Лопатин с супругой вышел на крыльцо, чтобы попрощаться со мной.

— Ну, с богом, Владислав Антонович! Береги себя! За супружницу не беспокойся: все устроим в лучшем виде! — напутствовал он меня.

— Ты тоже не хворай, Никофор Семенович! — бросил я на прощанье и, окинув быстрым взглядом окна лопатинского дома, подстегнул коня.

Вскоре я был в лагере. Шатры уже были свернуты, отряд — построен на огромном, утоптанном плацу. По моему приказу из Иркутска привезли полкового священника. Батюшка — маленький, черноволосый, с развевающейся на холодном ветру бородой, провел короткий, строгий молебен. Сотни бритых, обветренных, суровых лиц — бывших солдат, убийц, бунтовщиков, поляков, казаков, офицеров-дворян — были обращены к походному алтарю. Под низким, серым сибирским небом они просили благословения у Бога, которого многие из них давно забыли. Это был не просто религиозный ритуал. Это был акт единения, превращающий сброд в войско, идущее на правое, как они теперь верили, дело.

После молебна я объехал строй на своем коне.

— Сегодня мы уходим, — сказал я громко, и мой голос разнесся над застывшими рядами. — Уходим, чтобы вернуться, когда исполним предначертанное свыше. Каждый из вас знает, за что он сражается. За свободу, за славу, за новую жизнь. Вперед, орлы!

Разномастное, но оглушительное «Ура-а-а!» прокатилось над лагерем, вспугнув ворон на окрестных деревьях.

Колонна тронулась. Вперед, на юг, навстречу неизвестности.

* * *

Мы торопились — весна вступала в свои права, становилось тепло, склоны сопок обнажались, и нам надо было достичь границы до того, как наши сани превратятся в тыкву. Через два дня мой небольшой отряд достиг