Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

На губах Годунова на мгновение мелькнуло подобие улыбки.

— Ты становишься практиком, брат Григорий. А что с боярами? С Шуйским, с Романовыми?

Григорий задумался. Здесь он ступал на зыбкую почву.

— За ними нужно установить негласный надзор. Но не открытые репрессии — это сплотит их и вызовет сочувствие. Нужно найти компромат. Дать им возможность оступиться самим. И… предложить выгодные должности вдали от Москвы. Разделить.

— Я и так это делаю, — буркнул Годунов. — Романовы уже в опале. Но Шуйский… хитёр, как лис. Ладно, это моя забота. Дальше. Что ещё?

— Долгосрочное. Нужно укреплять армию. Не только дворянское ополчение. Создать постоянные стрелецкие полки с единым снаряжением и обучением. Развивать литейное дело — пушек никогда не бывает много. Искать союзников за рубежом. Не только против Польши, но и для торговли. Знание — это тоже оружие. Нужно приглашать иностранных специалистов — инженеров, врачей, рудознатцев.

Григорий говорил, и слова лились сами собой. Он наконец-то делал то, для чего, возможно, и был сюда послан — не интриговать при дворе, а использовать свои знания для созидания.

Годунов слушал, иногда задавая уточняющие вопросы, всегда по делу. Он был идеальным управленцем — отфильтровывал суть, отбрасывая шелуху.

Наконец, когда Григорий замолчал, иссякнув, Годунов откинулся в кресле.

— Обширный план, — произнёс он. — Слишком обширный. На всё нужны деньги. Люди. Время. А времени, как ты сам сказал, у нас в обрез.

— Мы можем начать с малого. С зерновых запасов и контрпропаганды. Это основа.

— «Мы»? — Годунов поднял бровь.

Григорий не дрогнул.

— Ты — власть. Я — знание. Государь Фёдор благословил этот союз. Да, мы.

Они смотрели друг на друга через стол — два упрямца, два честолюбца, связанные теперь общим страхом и общей целью.

— Хорошо, — резко сказал Годунов. — Вот мои условия. Первое: ты получаешь статус официального советника при моей особе. Но без громкого титула. Пока. Будешь числиться при Патриархе Иове по делам книжным и церковного уложения. Это даст тебе доступ ко мне и прикроет от лишних глаз.

Григорий кивнул.

— Второе: всё, что ты сказал и скажешь, остаётся между нами. Никаких пророчеств при дворе. Никаких разговоров о будущем с кем бы то ни было. За нарушение — немедленная опала и монастырская тюрьма. Навечно.

— Понимаю.

— Третье и главное: ты начинаешь работать. Не сегодня, а сейчас. — Годунов толкнул в его сторону чистый лист бумаги, перо и чернильницу. — Изложи всё, что ты сказал о голоде. Конкретно. Сколько амбаров, где, сколько зерна, из каких источников финансирование. И план тех грамот о царевиче Дмитрии. Я хочу видеть текст.

Это был тест. Проверка на вшивость. Не на колдовство, а на деловые качества.

Григорий без колебаний подошёл к столу, сел на табурет и взял перо. Он погрузился в работу, забыв о страхе, о прошлом, о будущем. Он был здесь и сейчас. Он делал дело.

Годунов наблюдал за ним несколько минут, затем тихо встал и вышел, оставив Григория одного в огромной, тихой палате.

За дверью он остановился, прислушиваясь к скрипу пера. На лице Бориса не было ни доверия, ни симпатии. Было принятое решение. Решение государственного мужа, который ради шанса спасти страну был готов заключить сделку даже с дьяволом. А уж с бывшим врагом — и подавно.

В комнате Григорий писал. Он не был пророком. Он был чиновником, спасающим империю. И в этом была странная, горькая правда его нового предназначения.

Глава 14

Свет раннего утра, бледный и жидкий, пробивался сквозь слюдяные оконца кельи в Чудовом монастыре. Он заливал простой деревянный стол, заваленный свитками, чертежами и испещрёнными пометками листами бумаги. Григорий сидел, сгорбившись, вглядываясь в схему, которую сам и нарисовал. Это был план амбара. Не того, привычного ему с детства, дощатого сарая, а капитального, большого зернохранилища — с системой вентиляции, двойными стенами, закромами-отсеками и крышей особой формы, чтобы снег не залёживался.

Он чувствовал себя архитектором, пытающимся вспомнить чертежи, виденные мельком в учебнике краеведения. Каждый штрих давался с трудом. Он то и дело зачёркивал, исправлял, рвал листы. Пальцы были испачканы чернилами, в уголках глаз стояли слёзы от усталости. Он не спал почти всю ночь.

Стук в дверь заставил Григория вздрогнуть.

— Войдите, — хрипло сказал он, не оборачиваясь.

Дверь скрипнула. На пороге стоял не слуга и не монах, а высокая, худая фигура в дорогом, тёмном кафтане. Князь Василий Шуйский.

— Брат Григорий? — голос был маслянисто-вежливым. — Не помешал?

Григорий медленно повернулся. Сердце ёкнуло. Шуйский. Один из главных участников грядущей трагедии. Человек, который будет сначала отрицать самозванца, потом признает его, потом принесёт присягу, а в итоге сам заберётся на трон, утопив страну в крови. Видеть его здесь, в своей келье, было сюрреалистично и опасно.

— Князь, — Григорий кивнул, стараясь скрыть напряжение. — Чем обязан?

Шуйский неторопливо вошёл, окинул взглядом скромное убранство кельи, задержался на столе с чертежами. Его глаза, маленькие и пронзительные, как буравчики, казалось, впитывали каждую деталь.

— Слышал, брат Григорий, государь определил тебя к Патриарху по книжным делам. Дело богоугодное. А вот вижу — не каноны святые переписываешь, а нечто иное… — он сделал шаг к столу. — Позволишь?

Григорий молча кивнул. Отказать было нельзя.

Шуйский взял один из чертежей. Долго и внимательно изучал.

— Любопытно, — произнёс он наконец. — Строение сие на амбар смахивает, да не амбар. Словно бы для хранения чего-то очень ценного. Или очень объёмного. Зерна, быть может?

Григорий почувствовал, как по спине пробежал холодок. Проницательность Шуйского была пугающей.

— Размышляю о хозяйственных постройках, князь. Для монастырских нужд.

— Для монастырских? — Шуйский усмехнулся, положив чертёж на место. — С такими-то хитростями? Уж не по государеву ли указу трудишься? Говорят, брат Григорий, ты в милости у Бориса Фёдоровича вновь. После… некоторых размолвок.

Это был прямой зонд. Шуйский выяснял расстановку сил.

— Милость государева — как роса, — уклончиво ответил Григорий.

— Выпадает на всех, но высыхает быстро. Я всего лишь книжник.

— Книжник, — Шуйский снова усмехнулся, сел на табурет без приглашения и положил руки на колени. — Книжник, который беседует с государем наедине часами. Книжник, которому поручают столь важные дела, что оных не доверяют и думным боярам. Не скромничай.

Он помолчал, давая словам впитаться.

— Видишь ли, брат Григорий, я человек прямой. Скажу открыто: многие при дворе дивятся сему поветрию. Вчера — опала, сегодня — доверие. И непонятно, на чём оное зиждется. Не на колдовстве ли? — он произнёс это почти шёпотом, но слово повисло в воздухе, как ядовитый запах.

Григорий сжал