Да не судимы будете - Игорь Черемис

Последний вопрос я произнес жестко, давая понять, что шутки закончились, и Якобсон эту смену моего тона считал хорошо.
Он понурился и буркнул:
— Буду… спрашивайте… хотя вас, наверное, валюта интересует? В последнее время ни про что другое не спрашивали…
Я встал из-за стола, отошел чуть в сторону, вынудив Якобсона повернуть голову, и медленно сказал:
— Валюта тоже интересует, Анатолий Александрович, особенно моего коллегу. Но мне лично больше любопытно одно обстоятельство, связанное с вашей «Хроникой текущих событий».
Он чуть вскинулся, словно собираясь возразить, но я жестом остановил его порыв.
— Нет-нет, Анатолий Александрович, не стоит. Про эту «Хронику» достаточно свидетельств. Первые десять номером кем-то вроде выпускающего редактора была Наталья Горбаневская, а вот с одиннадцатого номера этим изданием занимались исключительно вы. Можно спорить лишь о вкладе Галины Габай или Юлия Кима — об этом сведения разнятся. Но все информаторы сходятся на том, что Габай и Ким были у вас на подхвате.
Якобсон отвернулся и посмотрел в выкрашенную зеленым стену.
— Я понял, — глухим голосом сказал он. — Спрашивайте.
— Да вы не переживайте так, — я позволил себе чуть расслабиться. — Мне не интересны фамилии ваших корреспондентов и помощников, их узнать не сложно, если будет такая нужда… правда, я думаю, её и не возникнет. Меня интересует лишь один вопрос — как вы проверяли достоверность сведений, которую вам передавали эти самые корреспонденты?
Он снова вскинулся.
— Что вы имеете в виду?
— Да ничего особенного, — я развел руками. — Допустим, вам приносят пару машинописных листков, в которых сообщается, что в городе Одессе некоего человека вызвали в КГБ и потребовали предоставить некие сведения, угрожая в противном случае не дать разрешения на выезд из СССР. Это я двадцать шестой номер цитирую, не удивляйтесь. Поскольку вряд ли ваш корреспондент служил в управлении Комитета по Одессе и области, то у вас может быть единственный источник — этот самый человек, которого вызвали, у которого требовали и которому угрожали. А насколько этот человек правдив? Мог он оговорить сотрудников КГБ, которые его вызвали по некой, скорее всего, пустяковой надобности — повод же был, раз он подал документы на выезд? Думаю, вполне мог. Но вы ему поверили, и напечатали эту корреспонденцию, кажется, даже без правки — иначе вам бы в голову не пришло указывать, что он, оказывается, бегал от службы в армии и ссылался на фиктивную справку об освобождении от воинской повинности по состоянию здоровья. Кстати, в Израиле, куда этот молодой человек собрался, подобное считается очень тяжким уголовным преступлением — это у нас могут штрафом ограничиться на первый раз или исправительными работами, а там это однозначная тюрьма. Так что скажете? Проверяли или нет полученные данные?
Якобсон заметно переменился в лице, но нашел в себе силы помотать головой.
— Нет, у нас не было возможности…
— А зачем вы вообще публиковали то, что не поддается проверке? — спросил я. — Только лишь потому, что там упоминался Комитет?
Якобсон промолчал.
— Жаль, что вы не ответили моему коллеге, — с легким сожалением вмешался Валентин. — Но всё и так понятно. Антисоветчина сама себя подпитывать не может, нужны примеры, а такие вести с мест поддерживали нужный градус. Но теперь вернемся к делам более приземленным. Где вы взяли три тысячи долларов США и полторы тысячи франков Швейцарии?
* * *
Всё оказалось и просто, и непросто. Якобсон плотно занимался «Хроникой» последние три года, с конца 1969 года, и был тем ядром, вокруг которого собиралась редакция этого издания. Выпуск каждого номера действительно требовал серьезных затрат. Деньги уходили на помощь корреспондентам, которые привозили сообщения, например, из колоний, перепечатку, пересылку. Они даже что-то типа гонорара выплачивали — и когда я заметил, что есть люди, которые за деньги придумают даже рептилоидов с планету Нибиру, Якобсон со мной лишь согласился.
«Но мы должны были это делать, чтобы люди знали правду», — грустно заметил он.
Добровольные пожертвования покрывали примерно семьдесят процентов затрат; остальное просто приносили неведомые доброжелатели — они оставляли деньги у Якира, и тот потом передавал их Красину или Якобсону. Красин первое время был кем-то вроде казначея, но потом его арестовали, так что и этим тоже пришлось заниматься Якобсону.
Из полученных средств Якобсон платил себе небольшой гонорар — рублей сто, не больше, но обычно — меньше. Остальное уходило в дело, и он, кажется, этим очень гордился. Услышав это, я мельком подумал, что будь он не таким честным, у КГБ было бы меньше поводов для его преследования. Но среди диссидентов многие боролись за идею, а не за презренные деньги. Впрочем, деньги тоже никто со счетов не сбрасывал — Якобсон слышал, что за публикации в каком-нибудь «Посеве» обязательно платят гонорар, да и иностранные журналисты часто за возможность взять интервью дают медийным персонам несколько купюр большого достоинства.
С валютой Якобсон, с его слов, впервые столкнулся после ареста Якира, когда ему позвонил корреспондент британской «Таймс» Дэвид Бонавия. Они были уже знакомы — Бонавия регулярно беседовал с разными диссидентами, брал комментарии и у самого Якобсона, но тут темой разговора стали деньги. Бонавия заявил, что его скромные взносы на развитие правозащитного движения в Советском Союзе обычно принимал Петр Якир, а сейчас он не знает, кому стоит доверять; Якобсон посчитал нужным признаться, что именно он вносит решающий вклады в издание «Хроники…», и посетовал, что после зверств КГБ денег на следующий выпуск не хватит. Тогда Бонавия и передал ему конверт, в котором лежали доллары, швейцарские франки и немецкие марки.
Судя по всему, Якобсон не врал, когда рассказывал, что сильно перепугался, обнаружив дома в этом конверте валюту, да ещё и в таком количестве. Но потом успокоился, через знакомых вышел на «жучка», которому успешно и продал всё, да ещё и по хорошей цене. Где-то половину он потратил на два выпуска, а вторую половину отдал дочери Якира, чтобы та помогала отцу в тюрьме. Никаких записей он никогда не вел, а отчета о деньгах никто пока не требовал.
* * *
— И что думаешь?
Мы с Валентином стояли у ворот «Лефортово» — он курил, а я обдумывал услышанное.