Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

— Не грядёт, государь. Не допустим. Сила государства — в твоём здравии и в мудрости твоих советников.

— Борис… — прошептал Фёдор, и в голосе послышалась тоска. — Борис силён. Умён. Но груз на нём… тяжкий груз. А я… я легковесен оказался. Наследника не оставил. Царство без царя… что корабль без кормчего в бурю.

Слёзы выступили на глазах Фёдора. Григорий смотрел на него, и всё его знание истории, все его планы по предотвращению Смуты рассыпались в прах перед этим простым, человеческим горем. Он боролся с Годуновым за влияние, строил стратегии, пытался влиять на экономику, а главная трагедия, главная причина будущей катастрофы лежала перед ним — больной, бездетный царь, осознающий свою несостоятельность.

— Бог милостив, государь, — бессильно прошептал Григорий, сжимая холодную руку царя.

— Бог… да, — Фёдор открыл глаза, и его взгляд внезапно прояснился, стал почти ясновидящим. — Он и послал тебя. Не для того, чтобы враждовать с Борисом. А чтобы… помочь ему. Когда меня не станет. Обещай мне, Гриша. Обещай, что не оставишь землю Русскую. Поможешь Борису… нести этот крест.

Григорий онемел. Эта просьба была прямым указанием, завещанием. И она перечёркивала всё, что он делал до сих пор. Вся его борьба с Годуновым объявлялась тщетной и ошибочной. Царь, ради которого он всё затеял, сам благословлял его на союз с тем, кого Григорий считал врагом.

Он хотел возразить, хотел сказать, что Годунов — не тот, кого стоит слушать, что он ведёт страну к пропасти. Но видел перед собой не исторического персонажа, а умирающего человека, умоляющего о последней милости.

— Обещай… — снова, уже слабее, попросил Фёдор.

И Григорий сломался. Он кивнул, не в силах вымолвить слово. Комок подступил к горлу.

— Обещаю, государь.

Удовлетворённый, Фёдор снова закрыл глаза, и его дыхание стало более ровным, он погрузился в забытьё.

Григорий сидел так, не двигаясь, пока за окном не стемнело и слуги не зажгли лампады. Его рука всё ещё сжимала холодную руку царя. Он смотрел в затуманенное болью лицо Фёдора и понимал: его миссия только что изменилась кардинально. Он проиграл. Проиграл свою войну Годунову ещё до её окончания. И получил от своего царя новый, невероятно тяжкий приказ — примириться с победителем.

Когда он наконец вышел из покоев, в сенях ждала высокая, тёмная фигура. Годунов стоял у окна, глядя в чёрную, звёздную муть ночного неба. Он обернулся. Лицо его было усталым, но собранным.

— Ну что, брат Григорий? — спросил он без предисловий. — Каков государь?

Григорий остановился напротив него. Они смотрели друг на друга — пророк, лишившийся дара пророчества, и правитель, обречённый на проклятие истории.

— Слаб, — коротко ответил Григорий. Его собственный голос прозвучал хрипло и устало. — Очень слаб.

— Знаю, — Годунов отвёл взгляд. В его голосе прозвучала неподдельная, невысказанная боль. Не только политика, но и родственника. — Ирина говорила, ты принёс какие-то снадобья.

— Принёс.

— И?

— Царица будет советоваться с лекарями.

Годунов кивнул, оценивающе глядя на собеседника.

— Ты сегодня выглядишь иначе, брат Григорий. Словно с тебя сняли тяжкий груз. Или наоборот — возложили новый.

Григорий горько усмехнулся в бороду. Проницательность этого человека была пугающей.

— Государь… просил меня помочь тебе. Когда… его не станет.

Он выпалил это прямо, без обиняков, желая увидеть реакцию. Годунов не дрогнул. Только глаза сузились, став похожими на щёлочки.

— И что же ты ответил государю?

— Я обещал.

Наступила тягостная пауза. Годунов медленно подошёл к Григорию вплотную. От него пахло дорогим вином, кожей и холодным железом.

— Запомни, — он говорил тихо, но каждое слово врезалось в память, как клеймо. — Твои слова… та правда, что ты принёс… ложится на душу тяжким камнем. От неё не отмахнуться. Слишком многое уже сошлось, как зубцы в замке. Но государь… государь для меня — как брат меньшой. Его воля для меня — закон. Раз ты дал ему слово, я приму это. Но знай: с этого мгновения любая твоя ошибка, любая ложь, любой неверный шаг — будут на моей совести. А я не привык прощать себе ошибок. Понял меня?

Григорий смотрел в эти тёмные, полные власти и неизбывной тоски глаза и видел в них не монстра, не злодея из учебника, а человека. Очень умного, очень одинокого и несущего такой груз ответственности, по сравнению с которыми его собственные «знания» казались детской игрой.

— Понял, — тихо сказал он.

Годунов ещё мгновение постоял, изучая его, затем резко кивнул и, развернувшись, ушёл в темноту коридора, его шаги быстро затихли.

Григорий остался один. Он подошёл к зарешёченному окну, упёрся лбом в холодное стекло и закрыл глаза. В ушах стоял навязчивый, разрывающий сердце кашель Фёдора, а перед глазами — суровое лицо Годунова. Он проиграл битву. Но, возможно, именно в этом поражении и начиналась его настоящая война. Война не против кого-то, а за что-то. И первый шаг в этой войне был сделан. Шаг к искуплению.

Глава 12

Три дня. Семьдесят два часа, наполненных звуками — тяжёлым дыханием Фёдора, шёпотом лекарей, приглушённым звоном церковных колоколов и оглушительным молчанием Бориса Годунова.

С того вечера, когда было дано роковое обещание, Григорий стал призраком при дворе. Он не пытался больше влиять, советовать, предсказывать. Он просто был. Сидел в углу покоев Фёдора, читал ему Псалтырь, когда царь бодрствовал, или молча молился, склонив голову, когда тот спал. Он наблюдал. И его наблюдали.

Ирина, после беседы со своими лекарями, с осторожностью начала применять его травяной сбор. Эффект был, но незначительный. Кашель смягчился, дышать Фёдору стало чуть легче, но серый цвет лица и страшная слабость не отступали. Царица ни словом, ни взглядом не благодарила Григория, но и не упрекала. Её отношение было теперь отношением практика к не до конца изученному, но потенциально полезному инструменту.

Годунов появлялся каждый день, ровно в один и тот же час. Он подходил к кровати, клал руку на лоб Фёдора, что-то тихо говорил ему, выслушивал тихий, сбивчивый ответ. Затем он обменивался с сестрой многозначительным взглядом, кивал в сторону Григория — сухо, без эмоций — и удалялся, погружённый в государственные бумаги, которые приносили ему тут же, в приёмную покоев.

Атмосфера была густой, как кисель. Все ждали. Ждали развязки, чувствуя её неумолимое приближение.

На четвёртый день случилось то, чего Григорий боялся больше всего.

Он дремал, сидя на сундуке в углу, когда его разбудил резкий, хриплый звук. Фёдор не кашлял, а задыхался. Его тело выгнулось на кровати, лицо посинело, глаза широко раскрылись, полные животного ужаса. Он ловил ртом воздух, но